Дмитрий Волчек: 3 февраля был определен победитель литературной премии ''НОС'', основанной Фондом Михаила Прохорова. Премию получил  Игорь Вишневецкий, автор повести ''Ленинград''. Два года назад, когда ''Ленинград'' был напечатан в журнале ''Новый мир'', Игорь Вишневецкий был гостем радиожурнала ''Поверх барьеров''. В лектории Политехнического музея, где в ходе дебатов определяли лауреата премии НОС-2011, повесть ''Ленинград'' представлял литературовед Кирилл Кобрин.

Кирилл Кобрин: Название нашей премии, как известно – помимо отсылки к гоголевской повести – расшифровывается самым разнообразным образом. Это и "новая отечественная словесность", и "новая отечественная социальность"; в общем, как угодно, вплоть до "новой отечественной сексуальности" (замечу в скобках: жюри в этом году развлекалось игрой в знаменитую британскую BadSexAward – мы собирали самые помпезные, трогательные, энтузиастические описания сексуальных сцен из номинированных книг; подборка вышла уморительная; однако по моральным соображениям мы запрятали ее в самые потаенные, интимные уголки наших компьютеров). Но так уж сложилось (учитывая, к тому же, что первым председателем жюри  был замечательный социолог Алексей Левинсон), что наиболее распространенная версия расшифровки нашего НОСа это "новая отечественная социальность". И вот тут возникает загвоздка, ибо под этим чаще всего понимается следующее: мол, вот появляется некая новая социальность и новая словесность должна ее соответствующим образом отображать. Я решительно против такой оскорбительно примитивной схемы. "Новая социальность" – это о том, как рождается новый тип общественного сознания, новый, если угодно, большой социокультурный стиль, который, уже в свою очередь, приводит к появление новых частных "больших стилей" – политических, идеологических, каких угодно, хоть сексуальных. С моей точки зрения, одна из главных задач НОСа – обнаружить в номинированной новой и не очень новой словесности механизмы формирования новых типов общественного сознания, в итоге – той самой "новой социальности".

В этом смысле, оба моих фаворита имеют к вышесказанному самое прямое отношение. "Ленинград" Вишневецкого – не только убийственно мрачный постскриптум к русскому Серебряному веку, к общесимволистскому "Петербургу"; это удивительная историософская вещь о том, как –  метафорически выражаясь – отгоревшие угольки большого дореволюционного культурного карнавала, оказавшись в страшной ледяной печи блокады, выходят оттуда советскими алмазами. Сочинение Вишневецкого не о рождении "попутнической идеологии", не о "сдачи и гибели советского интеллигента"; нет, уцелевший герой этой книги становится в итоге не попутчиком, а именно советским человеком. Петербург превращается в Ленинград:

''Но знаю, как называется дело моей жизни, дело моей смерти, и я впервые не стыжусь произнести это название. Я, восемнадцать лет избегавший его и надеявшийся на воскрешение звонкой тени. Но тень стала вдруг пожирать солнце, выпивать иссосанное голодом, отравленное бесконечной печалью сердце.

Музыка уходит в подземное, а оно разрастается душным пожаром, заслоняя видимый свет.

Так вот — оно называется „Ленинград”. Именно так: Ленинград''.

Другая интересная для меня, как историка по образованию, тема — то, как в данном конкретном случае это "советское" рождается (или, если угодно, другая метафора — "возгоняется") из браги протофашистского евразийского умонастроения. В таком контексте "блокада Ленинграда" есть не смертельная схватка коммунистов с нацистами, а мизансцена, в которой одни поздние романтики (позднесимволистские интеллигенты) против других поздних романтиков, нацистов (учитывая очевидные исторические корни этой тоталитарной идеологии). Оттого герой книги Вишневецкого и сомневается, что немцы это "другие":

''Но потом пришли комсомольцы. Что они знали о дыхании реставрации? И когда их орава заткнула нам рот, сняв торможение с маховика Революции, то мясорубка смолола и их самих. Обновленье без памяти, остававшейся у нас, не у них, давало лишь бесконечно ускоряемое вращение вокруг собственной оси. Казалось, смене худшего ещё худшим не будет конца, и когда вдруг захотелось отрезвляющего удара извне, то пришли немцы.

Мы, наивные, думали, что комсомольцы — это другие. Но разве мы не корили себя самих за нерешительное отвержение прошлого? Что ж открещиваться от тех, кто шёл до конца? Мы думали, что немцы — абсолютно внешняя сила, тщащаяся разрушить то, как мы жили. Но разве то, как мы жили, нам нравилось? И разве, будь мы готовы встать сразу и прочно на их пути, они бы дошли сюда, взяли бы нас в кольцо? Мы думали, немцы — „другие” в квадрате.
А это всё были мы".

Вторая историософская тема "Ленинграда" — рождение тоталитаризма из духа позднего романтизма.

Дмитрий Волчек: Сейчас Игорь Вишневецкий работает над фильмом ''Ленинград'', и я попросил его рассказать, как повесть превращается в кино.

Игорь Вишневецкий: Это стало  складываться довольно стихийно и неожиданно. Повесть я  написал, находясь в Питтсбурге, и там я познакомился с композитором, чрезвычайно интересным и симпатичным человеком, зовут его Эли Тамар. Он  родился на Васильевском острове, и семья его по материнской линии провела блокаду, что называется, от звонка до звонка. Этот  удивительный человек, мой сверстник, прочитав повесть, предложил превратить  в музыку то, что описано как музыка в повести. И как-то разговор о том, что он напишет музыку, которую написал мой герой Глеб, превратился в то, что нам хорошо было бы это инсценировать. И  опять же, совершенно естественным образом,  разговор о театральном  или каком-то ином  воплощении перешел к кино, потому что нечто  зафиксированное в визуальном образе,  на любом носителе, живет дольше, чем самое блестящее живое исполнение.

Дмитрий Волчек: Вы говорили, что  блокадная тема для вас связана с фильмом Сергея Лозницы ''Блокада''.  А  как связан с фильмом Сергея Лозницы  тот фильм, который создается сейчас?

Игорь Вишневецкий: Дело в том, что Сергей  прочитал мою повесть еще до ее публикации  и на какие-то вопросы, которые я ему задавал, сказал: ''Вам нужно посмотреть весь блокадный  архив''. И так сложились обстоятельства, что я смог его посмотреть.  Он действительно произвел на меня колоссальное впечатление, и я увидел, что там  материала,  может быть, еще на два или на три фильма, подобных ''Блокаде'' Лозницы. Хотя по тонкости работы с материалом это фильм во многих отношениях непревзойденный. И если говорить о нашем  проекте,  который стал складываться достаточно стихийно, я просто подумал, что у нас никогда не будет возможности делать массовку, и пусть эта массовка  будет этой самой блокадной хроникой, именно теми кусками,   на которые Лозница обратил меньшее внимание или не обратил внимания совсем.

Дмитрий Волчек: Игорь,  легко сказать ''решили снять фильм'',  но это ведь производство,  создание фильма — это фабрика, это деньги.  С кем вы работаете, кто сценарист, кто продюсер, какой формат?

Игорь Вишневецкий: Это будет формат кино  художественного с элементами документального. Вы страшно удивитесь, но мы  начинали  этот проект, не имея никак средств, и даже вкладывали свои средства.  В какой-то момент я подумал, что если фильм  этот состоится, это будет доказательством того, что независимый русский человек,  имея очень сильную мотивацию, в состоянии сделать многие вещи. Собственно,  доказательством  этого  занимался Дягилев в свое время, когда, будучи изгнанным из государственной системы  театров,  создал свою антрепризу. Я не  говорю, что это проект такого масштаба, как у Дягилева, но,  во всяком случае, он  требовал   очень больших эмоциональных и прочих вложений. Есть люди,  которые желают быть нашими продюсерами, но не могу вам назвать их имен по целому ряду причин.

Дмитрий Волчек: Но съемки-то уже начались?

Игорь Вишневецкий: Да, у нас уже снято порядка 40 минут, если говорить о чистовом материале.  Должен также сказать, что не очень много писателей,  начав с поэзии,  потом перейдя на прозу,  также  публикуя исследовательские тексты,  занялись бы потом кино. Но, видимо, такая моя судьба.

Дмитрий Волчек: А у вас есть кинематографический опыт? 

Игорь Вишневецкий: Мой, сын –  довольно известный американский кинокритик. И, конечно, имея такого сына, я не мог не быть,  хотя бы отчасти, затронут тем, что происходит в кино. Посмотрев материал этого фильма (прежде, чем мы притупили к   игровой части, мы сделали наметочный, черновой монтаж  хроники), мой сын дал мне благословение, сказал: ''Ты можешь этот фильм делать и дальше''. Но, конечно, я показывал этот фильм и другим режиссерам и первоначально хотел привлечь кого-то из режиссеров, но так получилось, что этим пришлось заниматься мне.

Дмитрий Волчек: А актеры?

Игорь Вишневецкий: Я в какой-то момент решил   отказаться от профессиональных актеров, хотя первоначально планы были такие, и просто использовать  людей, которые  соответствуют определенным психотипам. Не могу сказать, чтобы эти люди никогда не играли  на сцене или никогда не снимались в кино. В частности,  в  одной из ролей у нас занят  человек, который имеет некоторое отношение к кино, хотя он композитор — это человек, играющий роль Марка.  Он автор музыки к получившему   Серебряного льва в Венеции ''Бумажному солдату'', и он снимался в фильме Хржановского ''Дау'',  там он снимался в роли руководителя  лаборатории акустического оружия.  Так получилось, что  значительная часть тех, кто привлечен в этот проект,  музыканты. С  музыкантами, знаете, работать легче. Есть люди,  которые   на оперной сцене, в независимом кино  тоже играли.

Дмитрий Волчек: ''Ленинград'' — не самая легкая для перенесения на экран история, я бы вообще не назвал ее кинематографической. Видимо, сценарий сильно отличается от повести?

Игорь Вишневецкий: Да, там придумано несколько решений, которые облегчают все.

Дмитрий Волчек: Мы закончили наш  разговор  полтора года назад вопросом о том, что вам близко в современной русской литературе. Вы тогда  говорили о Сергее  Завьялове, и у меня  сложилось впечатление, что современная  русская литература не очень-то вас занимает.  Но  вот теперь,   благодаря участию  в премии ''НОС'', вы кое-что поневоле узнали о ее существовании. Были  приятные  открытия?

Игорь Вишневецкий: Из произведений, вошедших в шорт-лист, я прочитал  с  удовольствием, вы удивитесь,  Аствацатурова и Пелевина. Мне очень  понравился в  жанровом смысле и во многих других роман Марии Рыбаковой ''Гнедич''.

Дмитрий Волчек: Было бы лукавством не упомянуть, что вручение вам премии ''НОС'' вызвало бурную реакцию, не всегда доброжелательную, вас даже обвиняют в глумлении  над жертвами блокады и бог знает еще в чем. Что  вы думаете  обо всей этой истории?

Игорь Вишневецкий: Это проблема тех, кто меня обвиняет.

Дмитрий Волчек: Безусловно. Но  общее ощущение  от поднявшегося шума?

Игорь Вишневецкий: Никакого  особенного ощущения.   Иногда  это грустно,  но  чаще весело. Когда  я читаю о том, что я с председателем жюри распилил эту премию и, видимо, половину отдал ему, я не знаю, как на это реагировать. Это просто показатель общего уровня дискуссии  в критическом сообществе и среди тех, кто должен писать о  литературе. Мне, честно говоря, на финальных дебатах не хватало   обсуждения путей русской прозы, того, что жанрово должно быть интересно в ближайшем будущем. Вместо этого я увидел нечто другое. Но, вероятно, это   было задано  самим характером мероприятия, так что я, в общем-то, всем доволен.