http://www.itogi.ru/Paper2008.nsf/Article/Itogi_2008_03_23_00_5147.html
За синей птицей
Мария Седых
Людмила Улицкая: "Как влияет искусство на нравы -это пусть социологи вычисляют. Нам всем нужны и ожоги,и травмы, и сильные ощущения, чтобы стать взрослыми. Плохо не то, что про жестокость, - "Каштанка" тоже про жестокость. Плохо, что бездарность. Она калечит сильнее..."
К своему "некруглому" юбилею, после шумного успеха романа "Даниэль Штайн, переводчик", после обвала премий, словно на сладкое, Людмила Улицкая выпустила сборник пьес. Он так и называется - "Русское варенье и другое". Вообще-то драматургия - род литературы некоммерческий, а здесь тираж оглушительный - 150 000 экземпляров. Вряд ли в издательстве "Эксмо" работают бескорыстные романтики - знали, что не рискуют. Она сегодня один из самых читаемых авторов. А вот театральная судьба ее пьес отнюдь не так триумфальна. "Итоги" заинтересовало, как складываются отношения драматурга Людмилы Улицкой с Мельпоменой.
- Обычно лета к суровой прозе клонят тех, кто по молодости "грешил" стихами, а ваши первые пробы пера связаны с драматургией. Неужто в юности хотели стать актрисой?
- В актрисы меня не тянуло. Но у меня была театральная бабушка с весьма затейливой артистической биографией. Ее старший брат был театральный человек, думаю, что он и определил выбор младшей сестры. У него дома собирался такой театрально-литературный салон - бывал Леонид Андреев, Вертинский. Бабушка занималась в студии Айседоры Дункан (или какой-то ее ученицы), во всяком случае фотографии этих занятий-девушки в туниках, "босоножки" - имеются. Они совершали свои балетно-гимнастические движения под музыку Скрябина. "Поэма экстаза". Я в школьные годы ходила в музей Скрябина, слушала там всю ту музыку, которую любила бабушка. Во время войны она работала завлитом в Театре Революции - теперешний имени Маяковского. Всю жизнь дружила с актерами, водила меня в театр - девочкой я была на "Гамлете" с Полом Скофилдом.
- Пошли за "синей птицей"?
- Волшебство театра я чувствовала с самого раннего детства. Я не могу сказать, что я любила театр - скорее я его очень остро чувствовала. Вот на днях я отвела внука в кукольный театр. Пьеса плохонькая, но актеры старались изо всех сил, и я смотрела на лица детей и видела, что чудо театра происходит все равно, хотя я сижу и злюсь на драматурга, который так коряво изобразил рождественскую ночь. Древнее и дивное чудо, на которое человек отзывается физиологически, - вот что такое театр. Театр гораздо больше, чем те тексты, которые в нем разыгрываются. Он гораздо больше текста, больше смысла, в нем есть изумительная иррациональность. Так по крайней мере должно быть. По-моему.
- Кино не завораживало?
- Кино привлекало по-своему и появилось в моей жизни гораздо позже.
- Ведь и первым "непрофессиональным" местом работы оказался именно театр. Выбор Камерного еврейского был сознательным или случайным?
- Почему же "непрофессиональным"? Это был переход к другой профессии, литературной. Очень логичный переход. Случайность, конечно, присутствовала. Мой муж не устает повторять: случай - псевдоним Бога. Я лет десять была без работы, по разным там причинам. И совсем уж решила применить излишки моего биологического образования и наняться куда-нибудь в лабораторию, анализы делать. Квалификация позволяла. Было лето 79го года. Дети на даче в детском саду. Я одна в городе. Делаю ремонт. Вся в краске. И воду отключили. И поехала я на другой конец Москвы к подруге голову мыть. На другом конце воду еще не отключали. Подруга - театральный художник. В штате не работает, какие-то заказы время от времени получает. Голову я помыла, и приезжает Сам. То есть режиссер. Юрий Борисович Шерлинг. Сели, чаю попили, и он сделал мне предложение идти к нему в театр завлитом. Я отказалась - как можно? Какой я завлит, я биолог, а того, что я еврейка, мне кажется недостаточно для завлитства даже в еврейском театре. Да и языка не знаю, и работы этой не понимаю. Отказалась. А потом пожалела. Зря, думаю, ведь интересно - театр! А Шерлинг через три дня мне позвонил, повторил предложение. И я согласилась. Три года я проработала завлитом. Еврейского языка не выучила. Но кое-чему научилась.
- Говорят, вкусивший закулисного яда, на всю жизнь отравлен.
- Что касается изнанки театральной жизни - булгаковский "Театральный роман" читайте. Только в моем случае гораздо смешнее, потому что все немного кукольное и понарошку. Но кукольный театр для меня был еще впереди. Это уже после того, как я ушла из завлитов и стала вольным и голодным художником.
- А личные, человеческие связи сохранились?
- Кое-какие сохранились. Вот недавно была в Театре Сатиры, где Шерлинг восстановил свой первый спектакль того самого театра, который давно уже прекратил свое существование. Иногда перезваниваюсь с кем-то из актеров. Недавно разговаривала по телефону с Марией Ефимовной Котляр, которая работала еще в театре Михоэлса, а у Шерлинга в театре преподавала язык. Это был очень важный период в моей жизни. Если бы не этот случай, до сих пор работала бы в лаборатории и делала анализы крови.
- Пьесы, которые вошли в сборник, часто ставились?
- Нет, пьесы мои вообще ставили мало. В советские времена я писала для кукольного театра, делала инсценировки для детских театров. Шли они главным образом в провинции. На днях встречалась с "кукольным" режиссером Александром Янкелевичем, он вспомнил, что ставил в Набережных Челнах мою пьесу "Пес по имени Пес". Она была написана в соавторстве с Виктором Исаевичем Новацким, подлинно театральным человеком. Новацкий и был моя школа. Умница и большой оригинал. А пьесы, которые вошли в сборник, ставили мало. "Русское варенье" - во Фрайбурге, в Германии, потом в театре "Школа современной пьесы", а недавно в питерском Театре Сатиры на Васильевском острове. "Семеро святых" ставил в Театре Станиславского Владимир Мирзоев. Спектакль недолго просуществовал, довольно быстро закрыли. И в Тюмени в 80х годах шел "Мой внук Вениамин". Кажется, еще в Перми.
- В вас бунтует автор, когда на сцене не следуют "букве"?
- Я всегда считала пьесу или сценарий предлогом для работы режиссера и потому никогда не влезаю в его работу.
- "Прочитал" ли вас театр? Появился ли свой режиссер?
- Адекватные постановки - назовем это приблизительно так - были. Некоторые спектакли нравились больше, некоторые - меньше. Что же касается "своего" режиссера - наверное, нет. И потрясений, неожиданностей никаких не было. Жаль.
- И все же вы периодически возвращаетесь к драматургии.
- Мне нравится писать пьесы. Проза - тяжелее. Несоизмеримо для меня тяжелее.
- Вы как-то признались, что не понимали и не любили Чехова. Так почему же "Русское варенье" написали именно ему в продолжение?
- Рассказы Чехова всегда любила, от самой "Каштанки". Я вообще рассказы как жанр очень люблю. Еще до Чехова полюбила ОТГенри. А пьесы чеховские всегда были мне скучны. Я недоумевала, почему их сто лет ставят во всем мире. Но, не очень себе доверяя, перечитывала раз в сколько-то там лет. Все-таки ожидала: вдруг откроется чеховская тайна? И она открылась несколько лет тому назад. И просто - как под дождь, как под ливень: сразу поняла. Или показалось, что поняла. Великий театр абсурда. Все - тончайшими штрихами. Диалог только притворяется диалогом, на самом деле система монологов почти всегда. Каждый - о своем, почти не слышит другого. А когда открылось, сразу же и ответила на это открытие, как смогла.
- Увидели его персонажей среди нас?
- Втащила его героев в наш день, поселила в современной усадьбе, зарядила современным бытом. До чего же было мне интересно и весело!
- Диалог с классиком состоялся? Он вам ответил?
- Нет, никакого ответа, конечно. Просто огромная благодарность к русской литературе, совершенно огромной, как океан. Мы ведь все, живущие в одной-единственной культуре люди, потому и не особенно лазаем в западные литературы, ведь у нас собственное неосвоенное богатство пылится в библиотеках. Сухово-Кобылин, Островский, да Горький, в конце концов. Тоже, между прочим, мое открытие последнего времени: до чего хорош Горький! Шла в чужом подъезде, кто-то книги выбросил, я взяла сверху лежащий томик - "В людях". Раскрыла - а с детства не перечитывала, - до утра читала. Дома-то есть, но и не думала заглядывать. Он из моды вышел. А ведь тоже великий, тонкий писатель, с трагической судьбой и загубленный властью.
- Один из героев Чехова уверяет: нужны новые формы, а если их нет, то лучше ничего не нужно. Вы с ним согласны?
- Меня формотворчество как таковое не интересует. Если есть о чем говорить, и форма сама находится. Мне совершенно чуждо умственное отношение к своей работе. Она происходит как будто сама собой, и уж если что меня занимает, то скорее само высказывание, а не форма. Вот последняя книга "Даниэль Штайн, переводчик" - она очень трудна была для меня, потому что книга как будто сама долго искала форму, а мне приходилось только говорить себе: нет, не так. Пока не получилось естественно для меня.
- Знаете ли так называемую "новую драму"?
- Думаю, что правильно ответить - не знаю. Я читала некоторое количество пьес молодых авторов. Они разные, острые, непривычные, но мне не показалось, что они составляют какое-то особое направление - "новая драма".
- А в современном театре что-то производит на вас впечатление?
- Я довольно мало хожу. Театр Фоменко сегодня - самый для меня интересный.
- Вы сейчас автор известный, востребованный. Вас выбирают или вы выбираете, что, где и с кем?
- Нет, никто меня в театр особенно не приглашает. У меня есть несколько пьес, написанных в 80е годы. Я их и тогда не предлагала - уж очень неприятное занятие ходить по завлитам и театральным секретаршам с экземплярами. И сейчас не особенно предлагаю. А теперь вот три пьесы отобрала - составили сборник. Посмотрим, что из этого получится.
- Грымовский "Казус Кукоцкого" ваш самый удачный киноопыт. Он ведь и в театре ставит, нет планов?
- Грымов - вообще удача. Грымовская удача. Мы с Грымовым - люди разных поколений, разных культурных пристрастий, он много работал в рекламе, мастер клипа. В общем, все то, о чем я не знала и знать не хотела. Я видела два его фильма - оценила в высшей степени его киноязык. Это для режиссера самое существенное: есть у него свой язык или он работает с чужими цитатами. Так вот у Грымова - явственно есть. У него очень "ценная" минута, много вмещает в себя, совсем нет пустот и повторов. Поскольку я в молодости немного работала в мультипликации, я прекрасно понимаю, что значит хорошо заряженная минута материала. Собственно, мне не очень хотелось давать "Кукоцкого" на экранизацию. Я не знала, как это делать. Огромный роман - и два часа кино. Никак не получится без больших потерь. Но Грымов сказал, что знает КАК. И он меня убедил. Не жалею. Планы с Грымовым у меня кое-какие есть. Не совсем еще все сварилось, но, может, получится. Не загадываю.
- Сейчас принято радоваться тому, что театр наконец-то перестал быть кафедрой, восполнять когда-то отсутствовавшую свободу слова. Разве он не институт "гражданского общества"?
- У искусства нет таких задач - что-то формировать, провозглашать, декларировать. Оно живет своей жизнью. Здесь время - единственная проверка. Почему-то "Медею" три тысячи лет ставят. Шекспира ставят которое столетие. Взрывает мир, всегда взрывает мир. И созидает заново. Театр таков, каковы мы с вами. Пошлость любого современного зрелища, театрального в первую очередь, говорит о нас с вами, о нашем обществе, о вкусах, о масштабах и зрителя, и режиссера. Думаю, самый "взрывной" театр сегодня из нам доступного - театр Някрошюса. Он относительно "задач формирования гражданского общества" - ни капли не печалится. Он - о природе человека. О структуре мира.
- Вот ваш детский проект, посвященный толерантности, "работает", что называется, на исправление нравов.
- Ой, не знаю. Хотелось бы немного размягчить эту жуткую удручающую жестокость. Очень мало что можно здесь сделать. А что театр? Кто режиссер? А судьи кто?
- А вообще насколько, по-вашему, искусство влиятельно? Действительно ли "жестокие" западные мультики или "тлетворное" телевидение портят деток? Разве "стерильное" советское уменьшало процент жестокости в обществе?
- Как влияет искусство на нравы - это пусть социологи вычисляют. У них есть методики, тесты, пробы. И деток, и взрослых портит более всего всяческая бездарность, потому что она заразительна. Нам всем нужны и ожоги, и травмы, и сильные ощущения, чтобы стать взрослыми. Плохо не то, что про жестокость,- "Каштанка" тоже про жестокость. Плохо, что бездарность. Она калечит сильнее, чем жестокость. Мне так кажется. А эта зараза бездарности разлита по нашей жизни, как масло по воде. Вот талантливейший врач, прекрасный наш друг Максим Осипов открыл новое, отремонтированное на собранные гражданами нашей страны деньги кардиологическое отделение в Тарусской городской больнице. Государство мало чем помогло: Максим на свои кровные, на благотворительские закупил аппаратуру, у него в шесть раз уменьшилась смертность от инфарктов за время его работы. И что? Пришли бездарные чиновники, которые ничего не хотят и не могут, немедленно сняли главного врача, то ли завели, то ли нет уголовное дело. Почему? По своей бездарности. Бездарны сами и всякого, кто не бездарен, готовы "урыть", "замочить". А вы говорите о "жестоких западных ужастиках"! Настоящие ужастики - здесь. Справедливости ради надо все-таки сказать, что с Осиповым, кажется, все решится благополучно - сохранят больницу, оставят главного врача, которого быстренько выгнали с работы. Но на самом деле финал открыт: в этой дуэли талантливых и бездарных последний ход еще не сделан.
- Ну, на этот раз, надеюсь, добро все-таки победит зло.
- Боюсь, что Осипову еще предстоит долгая борьба и конечный результат пока непредсказуем. Впрочем, так ведь жить интереснее, когда в начале первого акта не знаешь, каков будет финал.
За синей птицей
Мария Седых
Людмила Улицкая: "Как влияет искусство на нравы -это пусть социологи вычисляют. Нам всем нужны и ожоги,и травмы, и сильные ощущения, чтобы стать взрослыми. Плохо не то, что про жестокость, - "Каштанка" тоже про жестокость. Плохо, что бездарность. Она калечит сильнее..."
К своему "некруглому" юбилею, после шумного успеха романа "Даниэль Штайн, переводчик", после обвала премий, словно на сладкое, Людмила Улицкая выпустила сборник пьес. Он так и называется - "Русское варенье и другое". Вообще-то драматургия - род литературы некоммерческий, а здесь тираж оглушительный - 150 000 экземпляров. Вряд ли в издательстве "Эксмо" работают бескорыстные романтики - знали, что не рискуют. Она сегодня один из самых читаемых авторов. А вот театральная судьба ее пьес отнюдь не так триумфальна. "Итоги" заинтересовало, как складываются отношения драматурга Людмилы Улицкой с Мельпоменой.
- Обычно лета к суровой прозе клонят тех, кто по молодости "грешил" стихами, а ваши первые пробы пера связаны с драматургией. Неужто в юности хотели стать актрисой?
- В актрисы меня не тянуло. Но у меня была театральная бабушка с весьма затейливой артистической биографией. Ее старший брат был театральный человек, думаю, что он и определил выбор младшей сестры. У него дома собирался такой театрально-литературный салон - бывал Леонид Андреев, Вертинский. Бабушка занималась в студии Айседоры Дункан (или какой-то ее ученицы), во всяком случае фотографии этих занятий-девушки в туниках, "босоножки" - имеются. Они совершали свои балетно-гимнастические движения под музыку Скрябина. "Поэма экстаза". Я в школьные годы ходила в музей Скрябина, слушала там всю ту музыку, которую любила бабушка. Во время войны она работала завлитом в Театре Революции - теперешний имени Маяковского. Всю жизнь дружила с актерами, водила меня в театр - девочкой я была на "Гамлете" с Полом Скофилдом.
- Пошли за "синей птицей"?
- Волшебство театра я чувствовала с самого раннего детства. Я не могу сказать, что я любила театр - скорее я его очень остро чувствовала. Вот на днях я отвела внука в кукольный театр. Пьеса плохонькая, но актеры старались изо всех сил, и я смотрела на лица детей и видела, что чудо театра происходит все равно, хотя я сижу и злюсь на драматурга, который так коряво изобразил рождественскую ночь. Древнее и дивное чудо, на которое человек отзывается физиологически, - вот что такое театр. Театр гораздо больше, чем те тексты, которые в нем разыгрываются. Он гораздо больше текста, больше смысла, в нем есть изумительная иррациональность. Так по крайней мере должно быть. По-моему.
- Кино не завораживало?
- Кино привлекало по-своему и появилось в моей жизни гораздо позже.
- Ведь и первым "непрофессиональным" местом работы оказался именно театр. Выбор Камерного еврейского был сознательным или случайным?
- Почему же "непрофессиональным"? Это был переход к другой профессии, литературной. Очень логичный переход. Случайность, конечно, присутствовала. Мой муж не устает повторять: случай - псевдоним Бога. Я лет десять была без работы, по разным там причинам. И совсем уж решила применить излишки моего биологического образования и наняться куда-нибудь в лабораторию, анализы делать. Квалификация позволяла. Было лето 79го года. Дети на даче в детском саду. Я одна в городе. Делаю ремонт. Вся в краске. И воду отключили. И поехала я на другой конец Москвы к подруге голову мыть. На другом конце воду еще не отключали. Подруга - театральный художник. В штате не работает, какие-то заказы время от времени получает. Голову я помыла, и приезжает Сам. То есть режиссер. Юрий Борисович Шерлинг. Сели, чаю попили, и он сделал мне предложение идти к нему в театр завлитом. Я отказалась - как можно? Какой я завлит, я биолог, а того, что я еврейка, мне кажется недостаточно для завлитства даже в еврейском театре. Да и языка не знаю, и работы этой не понимаю. Отказалась. А потом пожалела. Зря, думаю, ведь интересно - театр! А Шерлинг через три дня мне позвонил, повторил предложение. И я согласилась. Три года я проработала завлитом. Еврейского языка не выучила. Но кое-чему научилась.
- Говорят, вкусивший закулисного яда, на всю жизнь отравлен.
- Что касается изнанки театральной жизни - булгаковский "Театральный роман" читайте. Только в моем случае гораздо смешнее, потому что все немного кукольное и понарошку. Но кукольный театр для меня был еще впереди. Это уже после того, как я ушла из завлитов и стала вольным и голодным художником.
- А личные, человеческие связи сохранились?
- Кое-какие сохранились. Вот недавно была в Театре Сатиры, где Шерлинг восстановил свой первый спектакль того самого театра, который давно уже прекратил свое существование. Иногда перезваниваюсь с кем-то из актеров. Недавно разговаривала по телефону с Марией Ефимовной Котляр, которая работала еще в театре Михоэлса, а у Шерлинга в театре преподавала язык. Это был очень важный период в моей жизни. Если бы не этот случай, до сих пор работала бы в лаборатории и делала анализы крови.
- Пьесы, которые вошли в сборник, часто ставились?
- Нет, пьесы мои вообще ставили мало. В советские времена я писала для кукольного театра, делала инсценировки для детских театров. Шли они главным образом в провинции. На днях встречалась с "кукольным" режиссером Александром Янкелевичем, он вспомнил, что ставил в Набережных Челнах мою пьесу "Пес по имени Пес". Она была написана в соавторстве с Виктором Исаевичем Новацким, подлинно театральным человеком. Новацкий и был моя школа. Умница и большой оригинал. А пьесы, которые вошли в сборник, ставили мало. "Русское варенье" - во Фрайбурге, в Германии, потом в театре "Школа современной пьесы", а недавно в питерском Театре Сатиры на Васильевском острове. "Семеро святых" ставил в Театре Станиславского Владимир Мирзоев. Спектакль недолго просуществовал, довольно быстро закрыли. И в Тюмени в 80х годах шел "Мой внук Вениамин". Кажется, еще в Перми.
- В вас бунтует автор, когда на сцене не следуют "букве"?
- Я всегда считала пьесу или сценарий предлогом для работы режиссера и потому никогда не влезаю в его работу.
- "Прочитал" ли вас театр? Появился ли свой режиссер?
- Адекватные постановки - назовем это приблизительно так - были. Некоторые спектакли нравились больше, некоторые - меньше. Что же касается "своего" режиссера - наверное, нет. И потрясений, неожиданностей никаких не было. Жаль.
- И все же вы периодически возвращаетесь к драматургии.
- Мне нравится писать пьесы. Проза - тяжелее. Несоизмеримо для меня тяжелее.
- Вы как-то признались, что не понимали и не любили Чехова. Так почему же "Русское варенье" написали именно ему в продолжение?
- Рассказы Чехова всегда любила, от самой "Каштанки". Я вообще рассказы как жанр очень люблю. Еще до Чехова полюбила ОТГенри. А пьесы чеховские всегда были мне скучны. Я недоумевала, почему их сто лет ставят во всем мире. Но, не очень себе доверяя, перечитывала раз в сколько-то там лет. Все-таки ожидала: вдруг откроется чеховская тайна? И она открылась несколько лет тому назад. И просто - как под дождь, как под ливень: сразу поняла. Или показалось, что поняла. Великий театр абсурда. Все - тончайшими штрихами. Диалог только притворяется диалогом, на самом деле система монологов почти всегда. Каждый - о своем, почти не слышит другого. А когда открылось, сразу же и ответила на это открытие, как смогла.
- Увидели его персонажей среди нас?
- Втащила его героев в наш день, поселила в современной усадьбе, зарядила современным бытом. До чего же было мне интересно и весело!
- Диалог с классиком состоялся? Он вам ответил?
- Нет, никакого ответа, конечно. Просто огромная благодарность к русской литературе, совершенно огромной, как океан. Мы ведь все, живущие в одной-единственной культуре люди, потому и не особенно лазаем в западные литературы, ведь у нас собственное неосвоенное богатство пылится в библиотеках. Сухово-Кобылин, Островский, да Горький, в конце концов. Тоже, между прочим, мое открытие последнего времени: до чего хорош Горький! Шла в чужом подъезде, кто-то книги выбросил, я взяла сверху лежащий томик - "В людях". Раскрыла - а с детства не перечитывала, - до утра читала. Дома-то есть, но и не думала заглядывать. Он из моды вышел. А ведь тоже великий, тонкий писатель, с трагической судьбой и загубленный властью.
- Один из героев Чехова уверяет: нужны новые формы, а если их нет, то лучше ничего не нужно. Вы с ним согласны?
- Меня формотворчество как таковое не интересует. Если есть о чем говорить, и форма сама находится. Мне совершенно чуждо умственное отношение к своей работе. Она происходит как будто сама собой, и уж если что меня занимает, то скорее само высказывание, а не форма. Вот последняя книга "Даниэль Штайн, переводчик" - она очень трудна была для меня, потому что книга как будто сама долго искала форму, а мне приходилось только говорить себе: нет, не так. Пока не получилось естественно для меня.
- Знаете ли так называемую "новую драму"?
- Думаю, что правильно ответить - не знаю. Я читала некоторое количество пьес молодых авторов. Они разные, острые, непривычные, но мне не показалось, что они составляют какое-то особое направление - "новая драма".
- А в современном театре что-то производит на вас впечатление?
- Я довольно мало хожу. Театр Фоменко сегодня - самый для меня интересный.
- Вы сейчас автор известный, востребованный. Вас выбирают или вы выбираете, что, где и с кем?
- Нет, никто меня в театр особенно не приглашает. У меня есть несколько пьес, написанных в 80е годы. Я их и тогда не предлагала - уж очень неприятное занятие ходить по завлитам и театральным секретаршам с экземплярами. И сейчас не особенно предлагаю. А теперь вот три пьесы отобрала - составили сборник. Посмотрим, что из этого получится.
- Грымовский "Казус Кукоцкого" ваш самый удачный киноопыт. Он ведь и в театре ставит, нет планов?
- Грымов - вообще удача. Грымовская удача. Мы с Грымовым - люди разных поколений, разных культурных пристрастий, он много работал в рекламе, мастер клипа. В общем, все то, о чем я не знала и знать не хотела. Я видела два его фильма - оценила в высшей степени его киноязык. Это для режиссера самое существенное: есть у него свой язык или он работает с чужими цитатами. Так вот у Грымова - явственно есть. У него очень "ценная" минута, много вмещает в себя, совсем нет пустот и повторов. Поскольку я в молодости немного работала в мультипликации, я прекрасно понимаю, что значит хорошо заряженная минута материала. Собственно, мне не очень хотелось давать "Кукоцкого" на экранизацию. Я не знала, как это делать. Огромный роман - и два часа кино. Никак не получится без больших потерь. Но Грымов сказал, что знает КАК. И он меня убедил. Не жалею. Планы с Грымовым у меня кое-какие есть. Не совсем еще все сварилось, но, может, получится. Не загадываю.
- Сейчас принято радоваться тому, что театр наконец-то перестал быть кафедрой, восполнять когда-то отсутствовавшую свободу слова. Разве он не институт "гражданского общества"?
- У искусства нет таких задач - что-то формировать, провозглашать, декларировать. Оно живет своей жизнью. Здесь время - единственная проверка. Почему-то "Медею" три тысячи лет ставят. Шекспира ставят которое столетие. Взрывает мир, всегда взрывает мир. И созидает заново. Театр таков, каковы мы с вами. Пошлость любого современного зрелища, театрального в первую очередь, говорит о нас с вами, о нашем обществе, о вкусах, о масштабах и зрителя, и режиссера. Думаю, самый "взрывной" театр сегодня из нам доступного - театр Някрошюса. Он относительно "задач формирования гражданского общества" - ни капли не печалится. Он - о природе человека. О структуре мира.
- Вот ваш детский проект, посвященный толерантности, "работает", что называется, на исправление нравов.
- Ой, не знаю. Хотелось бы немного размягчить эту жуткую удручающую жестокость. Очень мало что можно здесь сделать. А что театр? Кто режиссер? А судьи кто?
- А вообще насколько, по-вашему, искусство влиятельно? Действительно ли "жестокие" западные мультики или "тлетворное" телевидение портят деток? Разве "стерильное" советское уменьшало процент жестокости в обществе?
- Как влияет искусство на нравы - это пусть социологи вычисляют. У них есть методики, тесты, пробы. И деток, и взрослых портит более всего всяческая бездарность, потому что она заразительна. Нам всем нужны и ожоги, и травмы, и сильные ощущения, чтобы стать взрослыми. Плохо не то, что про жестокость,- "Каштанка" тоже про жестокость. Плохо, что бездарность. Она калечит сильнее, чем жестокость. Мне так кажется. А эта зараза бездарности разлита по нашей жизни, как масло по воде. Вот талантливейший врач, прекрасный наш друг Максим Осипов открыл новое, отремонтированное на собранные гражданами нашей страны деньги кардиологическое отделение в Тарусской городской больнице. Государство мало чем помогло: Максим на свои кровные, на благотворительские закупил аппаратуру, у него в шесть раз уменьшилась смертность от инфарктов за время его работы. И что? Пришли бездарные чиновники, которые ничего не хотят и не могут, немедленно сняли главного врача, то ли завели, то ли нет уголовное дело. Почему? По своей бездарности. Бездарны сами и всякого, кто не бездарен, готовы "урыть", "замочить". А вы говорите о "жестоких западных ужастиках"! Настоящие ужастики - здесь. Справедливости ради надо все-таки сказать, что с Осиповым, кажется, все решится благополучно - сохранят больницу, оставят главного врача, которого быстренько выгнали с работы. Но на самом деле финал открыт: в этой дуэли талантливых и бездарных последний ход еще не сделан.
- Ну, на этот раз, надеюсь, добро все-таки победит зло.
- Боюсь, что Осипову еще предстоит долгая борьба и конечный результат пока непредсказуем. Впрочем, так ведь жить интереснее, когда в начале первого акта не знаешь, каков будет финал.