Автор: Майя Кучерская

Сайт: Российская газета
Статья: Роман меня напишет
Роман Улицкой Казус Кукоцкого в 2001 году получил Букера, а роман Искренне Ваш Шурик стал одной из самых читаемых книг прошлого года - наряду с Акуниным и Дарьей Донцовой. На недавно прошедшем Парижском книжном салоне выступления писательницы сопровождались настоящим аншлагом, а из желающих подписать у Улицкой книжку выстраивались длинные очереди.

- Как Вы оцениваете ту точку своего литературного пути, в которой находитесь сейчас? У вас не возникает чувства, что все главное уже сделано? Или, напротив, есть ощущение перспективы?

- Каждая книга, которую я заканчиваю, кажется мне последней. Очень сильным было это чувство после окончания Казуса, но все-таки я издала после Казуса последний роман - Искренне ваш Шурик. И опять пережила чувство освобождения. Шурик был начат раньше всех моих больших книг, первые записи были сделаны лет семнадцать-двадцать тому назад. Поэтому хронология выпуска книг не вполне соответствует времени работы над ними. Так, две последние детские книги, изданные недавно ЭКСМО, написаны лет двадцать пять тому назад, когда мои дети были маленькими. Тогда они только по радио прошли. А теперь книги выходят, и критики строят свои предположения, как я эволюционирую или деградирую... А я просто живу и делаю исключительно то, что мне интересно.

- Интересно, что же это?

- Сейчас вот пишу маленькие рассказы. Это самое лучшее из всех занятий, которые бывают возле компьютера. Не получается, отодвинул, и живи себе дальше. А вот когда не получается роман, ты вступаешь с ним в длинную и неравную борьбу, совершенно без гарантии, что выйдешь победителем. Шутка, конечно. Литературный путь - это то, о чем я и не задумываюсь. Литературные занятия - часть моей жизни, но не вся жизнь. Карьера, включая и литературную, меня никогда не занимала. Я готова перестать этим делом заниматься в ту минуту, когда почувствую, что пора. Я делала в жизни резкие повороты и готова начинать заново. Это и есть перспектива: что жизнь подвижна, изменчива, предлагает каждый день новые задания и уроки. В краткосрочной перспективе - хотелось бы к осени закончить книгу маленьких и совсем маленьких рассказов.

-А у вас есть книга, которую вы еще не написали, но написать хотите, такая вот книга-мечта?

- Есть такая книга, которую мне бы очень хотелось написать. Но это очень обманчивая вещь: дело в том, что я однажды написала книгу, которую мне очень хотелось написать, но она совершенно не получилась. Пока что я думаю только о тех нескольких рассказах, которыми закроется почти написанный сборник.

- Только что Юрий Грымов закончил снимать сериал по Казусу Кукоцкогода и вообще, похоже, наступило время телеэкранизаций - почему отечественная литература вновь стала так востребована кино- и телеиндустрией?

- Это проблемы массовой культуры, с одной стороны, и проблемы чисто коммерческие, с другой. Востребованность литературы в кино- и телеиндустрии говорит не о каком-то изменении вкусов и потребностей зрителя, а только о кризисе внутри самой индустрии. Впрочем, это во всем мире: общество потребления объелось всем, но выработало привычку сосать до бесконечности. Производители обязаны давать новые фантики, а что в них завернуто, никого не волнует. Я не предлагала Казус для экранизации, даже была внутренне против, но Юрий Грымов сделал такое предложение, и оно было очень убедительным. То, что он снял, по крайней мере та часть материала, которую я успела просмотреть, мне показалась замечательной работой. По сути, по качеству, по всему - это не имеет никакого отношения к той сериальной продукции, которая предлагается в телевизоре.

- Насколько вообще реально один художественный язык перевести на другой?

- Я не очень люблю экранизации, хороших очень мало. Есть еще один закон: чем лучше проза, тем сложнее находить адекватный киноязык. Я не люблю и плохо знаю современное телевидение, моя любимая программа - В мире животных, и потому я плохой эксперт по этим вопросам.

- За последние десять лет вы прошли путь от писателя элитарного, имеющего узкий круг читателей, читателей-друзей, до писателя массового. Ваша аудитория расширилась бесконечно - не означает ли это, что внутренняя связь с вашим читателем утрачена? Ведь невозможно вести беседу с толпой?

- Я же не веду разговор с читателями вообще. Если в действительности разговор ведется, то с очень узким кругом друзей, чье мнение для меня имеет значение. Обычно соотношение обратное: то, что нравится широкой публике, создающей рейтинги продаж, как раз и подвергается наиболее острой критике со стороны друзей. Счастье мое, что у меня такие прекрасные друзья, что ни мои успехи, ни неудачи не могут повлиять на наши отношения.

- Как меняет жизнь такое вот всенародное и международное признание? Это раздражает или утешает?

- Да, жизнь очень сильно меняется, как я ни стараюсь стоять на своем собственном месте. Звонит телефон. Очень много чепухи. Очень много просьб - в чем-то посодействовать. Иногда доходит до смешного. Недавно одна читательница попросила меня воздействовать на Грефа, потому что он что-то не так сделал... Мои возможности влияния сильно переоцениваются. В популярности гораздо больше труднопереносимого, чем приятного. Но иногда сталкиваюсь с такой любовью и благодарностью читателей, что просто до слез.... Изредка...

- Как вы относитесь к проблеме литературного рабства? И к тому, что в списке подозреваемых писателей мелькнуло однажды и ваше имя?

- Я не совсем поняла вопрос: рабства - в смысле найма под меня пишущих? Нет, конечно. Это совершенно невозможно. В молодые годы я сама писала под чужим именем, делала переводы, но это было благородным поступком со стороны солидного переводчика, который давал мне возможность заработать, и это я использовала его имя, а не он мой труд. Спасибо ему и Царствие Небесное.

Или вы спрашиваете о рабстве по отношению к своей работе? Это есть, и я с этим стараюсь бороться. Я не хочу находиться в полной зависимости от того, получается ли моя работа или не очень...

- Современное искусство все больше стремится к проектности. Художники Комар и Меламид, придумав идею, не скрываясь, поручают ее реализовывать безымянным художникам - и их откровенность снимает все этические вопросы. Художники жалуются, что диктат куратора становится все невыносимей. Возможно ли нечто подобное и в литературе? Писатель придумывает проект и раздает задания?

- Конечно, такой конструктивизм вполне возможен. Идея кураторства мне глубоко неприятна, куратор выдвигается на первый план, диктует художнику, что он должен делать, и в сущности всегда является фигурой коммерческой, посреднической между художником и рынком. Умные и дельные кураторы формируют цены, часто по собственному произволу и к своей выгоде. Искусство таким образом оказывается продуктом в той же мере, что йогурт или колготки. В литературе такое тоже возможно. Вот и я собираюсь выступить в подобной роли: придумала серию детских книг по культурной антропологии, приглашаю теперь для сотрудничества всякого рода культурологов, антропологов, филологов. Чтобы научить детей все чужое уважать, понимать, удивляться, улыбаться - но не ненавидеть. Это будет книга про других, не таких, как мы. Про тех, кто здоровается, поплевав предварительно на свою руку, кто ест собак и змей, одевается, прикрывая голову и открывая голое пузо, ест на полу и спит на сваях... Очень бы хотелось, чтобы это получилось. Но у меня не все в жизни получается, чего бы мне хотелось.

- Довольно часто приходило в голову именно это. А также вот что: в большинстве ваших вещей, особенно написанных в последнее время, одним из центров притяжения становится физиология, стихия сексуального, значение которой кажется преувеличенным - оттого что ничем внутренне не мотивировано. Каждый второй герой испытывает острый сексуальный голод. И это вступает в противоречие с общей интеллектуальной, интеллигентной атмосферой романов - в чем тут дело, объясните, почему так много про это?

- Я не думаю, что есть отдельная сфера интеллектуального и отдельная сфера физиологии. Человек - целостное существо, и само намерение разделить человеческое существование на верх и низ - плод нашей кривой несовершенной цивилизации, в которой веками существовал этот водораздел. Про это стало зоной умолчания, областью запрещенного, и очень важная часть человеческого бытия оставалась в зоне умолчания. Как насчет того, что миром правят голод и любовь? Да в жизни каждого отдельно взятого человека, если удалить из нее любовь, что останется? Вопрос на самом деле для меня стоит совсем иначе: как об этом писать? Русский язык - очень целомудренный, в нем даже не выработано литературного словаря по любовной тематике: имеются либо медицинские термины, либо неупотребимые, грубые слова, существующие за пределами академического словаря, либо эвфемизмы. И задача такая существует: как написать о тонких, очень интимных переживаниях, имея такую филологическую наличность...

- Почему-то любовь не делает ваших героев счастливее, атмосфера почти всех ваших вещей, даже вот и Веселых похорон, - невеселая, печальная, безнадежная. А что, на ваш взгляд, может служить источником радости, света, надежды?

- Мне-то как раз хотелось, чтобы Веселые похороны не были печальной и безнадежной книгой. Человек, проживая свою жизнь, призван к примирению и с жизнью, даже если она очень трудная и безрадостная, и со смертью, которая, как ни вертись, неизбежный компонент самой жизни. И источником радости, света и надежды служит сама жизнь. По крайней мере, у тех, кто до этой мысли дорастает.