2007-07-18 14:23:00

"НГ-РЕЛИГИИ": "Нет праведника в своем отечестве. Даниэль Руфайзен своей жизнью пытался перебросить мост между иудаизмом и христианством"

На последний роман Людмилы Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик» российская литературная критика откликнулась по-разному – кто-то отмечал достоинства романа, кто-то указывал на недостатки. О разгромных рецензиях говорить не будем, тем более что и хвалебных отзывов было во всяком случае не меньше. Интерес читателей к книге, изданной довольно большим по нынешним меркам тиражом в 150 тыс. экземпляров, никто оспаривать не станет. Наверное, в силу самой специфики романа этот интерес нельзя считать искусственным, результатом какой-то рекламной акции. Напротив – люди искренне и всерьез интересуются проблемами религиозной жизни, поднятыми автором в связи с необычной биографией главного героя книги. Мы предлагаем вниманию читателей «НГ-религий» беседу с писательницей Людмилой Улицкой о том человеке, чья судьба легла в основу ее романа.

– Людмила Евгеньевна, ваш роман целиком посвящен проблемам взаимоотношения религий и духовного поиска. Прототип главного героя – католический священник, монах-кармелит Даниэль Руфайзен, основатель иудеохристианской общины святого апостола Иакова. Что вас заставило обратиться к личности Руфайзена? Ваш роман стилизован под сборник документов, но документален ли он? И есть ли различие между Даниэлем Штайном и его прототипом?

– Встреча с братом Даниэлем Руфайзеном произвела на меня очень сильное впечатление. Прошло, однако, более 14 лет между этой встречей и выходом книги. В эти годы вместилось много событий – в том числе и смерть самого брата Даниэля. Он умер в 1998 году от сердечной недостаточности, а вовсе не так, как это описано в книге. Это к вопросу о документальности романа.

Было много причин, по которым я не смогла написать документальную книгу. Во-первых, она уже была написана одной американской исследовательницей, но, как мне показалось, это собрание исторически достоверных документов и сотня интервью знавших Даниэля людей не рассказали о нем чего-то существенного, что составляло для меня сердцевину всей истории этого человека, отстаивавшего право быть честным до последнего предела. Я не обладаю такой кристаллической ясностью мышления, какой обладал Даниэль, и я отказалась от документалистики, чтобы иметь достаточную степень свободы. Я дала Даниэлю другую фамилию, создала другую человеческую среду и сняла таким образом с себя ответственность за реальные человеческие судьбы. В Израиле непросто жить христианину, и мне вовсе не хотелось бы усложнить кому-то жизнь. Поверьте, я и на этом вымышленном в значительной части материале все же кого-то обидела, зацепила, расстроила. Что меня очень огорчает, но это произошло.

Конечно, реальный брат Даниэль не равен моему герою. Схематически я шла вслед биографии отца Даниэля Руфайзена, но мне хотелось бы, чтобы читатель увидел, как и я, сгусток света, радости и любви, пережил, как и я, счастье присутствия не скажу чего. Не скажу не потому, что кокетничаю, а потому, что не берусь своими словами описать это. Пятьсот страниц написала ради того, чтобы возникло в конце концов это чувство: вот святой, и такое в жизни действительно бывает. Я не могу описать его прекрасных качеств, они неуловимы, но я точно знаю, чего в нем нет: самодовольства, убежденности в своей правоте, авторитарности.

– Вопрос, который наверняка интересует многих ваших читателей: был ли реальный брат Даниэль настолько близко знаком с Папой Иоанном Павлом II, чтобы Понтифик принимал его в неформальной обстановке и беседовал о том, как лучше «разворачивать корабль» Римско-Католической Церкви? Почему дружба с Каролем Войтылой не спасла Даниэля от окончательного запрещения в служении, которое пришло на его адрес уже после смерти?

– Шесть лет брат Даниэль и будущий Папа служили в одной епархии. Общались. Были случаи, когда брат Даниэль заменял его, выезжая для проповеди в различные храмы. Есть один человек, который может ответить на этот вопрос лучше, чем я, – теперешний архиепископ Краковский кардинал Станислав Дзивиш. Он был секретарем Понтифика много лет, и у них были очень тесные отношения. Но вряд ли я когда-нибудь смогу задать ему этот вопрос. Об упомянутой беседе известно со слов брата Даниэля. О служении Даниэля в Израиле тоже был разговор между ним и Иоанном Павлом II, но, насколько я знаю, это был скорее монолог, чем беседа: Понтифик кивал и делал некий одобрительный жест. Я знаю о двух встречах без других свидетелей, кроме Дзивиша, и была еще одна, когда брат Даниэль присутствовал на общей аудиенции, где собралось большое количество польских паломников. Что касается запрещения, я не думаю, что об этом вообще было известно Папе Иоанну Павлу II. Конгрегация по вопросам вероучений находилась тогда в ведении кардинала Йозефа Ратцингера, и у него были весьма широкие полномочия.

– В эпилоге вы размышляете о том, потерпел ли Даниэль Штайн поражение или одержал победу. Может ли дело его жизни – создание католической общины евреев на Святой Земле – быть реализовано сегодня? Каковы перспективы иудеохристианства в будущем?

– Перспективы – никакие, с моей точки зрения. Брат Даниэль был романтиком и при этом необыкновенно мощной и обаятельной личностью. Пока он был жив, вокруг него собралась небольшая община, которую можно с некоторыми оговорками считать иудеохристианской. В начале 60-х годов брат Даниэль был одним из первых, кто совершал богослужение на иврите. Собственно, он не нарушал никаких запретов, поскольку на кресте Распятого было написано «Иисус Назорей Царь Иудейский» на трех языках – греческом, латинском и арамейском. Но практика богослужений на иврите (или на арамейском) пресеклась в то время, когда христианство отделилось от иудаизма, что произошло, как считается, в середине или в конце II века. Сейчас, между прочим, в Израиле множество христианских храмов, где богослужение совершается полностью или частично на иврите.

Брата Даниэля очень волновал вопрос, во что же веровал сам Иисус? Для Даниэля было совершенно очевидно, что христианство, развитое апостолом Павлом, отличалось от веры самого Учителя. Брат Даниэль делал попытки сближения между двумя давным-давно разошедшимися ветвями иудаизма и христианства. Известна евангельская притча о природной и привитой маслине. Он полагал, что настало время открыться навстречу друг другу, и связывал с этим движением большие надежды. Это сближение, представляющееся мне невозможным или маловероятным, он реализовал своей жизнью. Я бы сказала, он закрыл своим телом непреодолимую пропасть. Это мало кто понимал. В своей душе, в своей вере он соединил иудаизм и христианство, и, поверьте, никто от этого не пострадал. Кроме тех, кому буква дороже любви.

– В романе поднято немало острых политических тем. Одна из них – позиция Римско-Католической Церкви в годы Второй мировой войны. Справедливы ли упреки в адрес Папы Римского Пия XII в молчании о жертвах Холокоста? Уместна ли, на ваш взгляд, его канонизация сегодня?

– Вот это уж точно вопрос вне моей компетенции. Несомненно одно – сам факт истребления евреев по расовому признаку в середине ХХ века свидетельствует о глубоком непорядке в глубинах нашей цивилизации. Христианский мир покрыл себя позором, и об этом совершенно открыто говорил покойный Папа Иоанн Павел II. Он говорил и о вине Церкви. Что касается канонизации Папы Пия XII, думаю, что это не улучшило бы иудео-христианских отношений – слишком большое количество евреев придерживается той точки зрения, что католическое руководство могло сказать свое слово во время войны, но воздержалось из страха или по политическим причинам. И именно от Пия XII многое зависело. Существует и иная точка зрения: Католическая Церковь молчала, но многих евреев спасли от уничтожения именно католики. Что же касается канонизации – это дела человеческие. Если Николай II, неудачливый и трагически беспомощный последний русский царь, объявлен святым, почему и Пия XII святым не объявить? Это дела казенные, административные, не думаю, что ангелы на небе принимают в этом участие...

– Что вы понимаете под ортопраксией? Можно ли считать, что герой вашей книги – праведник именно в том смысле, что для него важно правильно действовать, а не правильно думать (или веровать)?

– В этом вопросе ключевые слова – «правильно веровать». Если исходить из того, что есть какая-то одна правильная вера, а остальные – неправильные, мир обречен на вражду, недоверие, раздробленность. Сегодня стало очевидным, что мы, даже считая, что наша вера самая лучшая, самая правильная и даже единственная, должны оставить это право и за другим человеком. Там, где появляется концепция «правильных» и «неправильных», «верных» и «неверных», умирает потенциальная возможность выживания человечества. Все разделения, схизмы внутри христианства возникли именно из столкновения точек зрения, идеологий, даже если мы отбросим политические и социальные причины, которые проглядывают за богословскими раздорами. Та единственная буква, которая в греческом языке различает слова «омоусиос» (единосущный) и «омиусиос» (подобосущный), расколола единый христианский мир, и последствия этого раскола до сего дня не исчерпаны.

А как именно и во что верует праведник, нас вообще не занимает, потому что поступки его по отношению к ближним свидетельствуют о его любви к окружающим его, к ближним и дальним. Так ли это важно, что праведник Феодор Гааз был католик? Что архиепископ Лука Войно-Ясенецкий – православный? Что Мартин Лютер Кинг был баптистом? Дела их свидетельствовали за них, а не догматы, которых они придерживались. Апостол Петр не попросит их у врат в Царствие Небесное прочитать Символ веры... И всякий раз, когда мы встречаемся в жизни с праведником, с человеком, способным на самопожертвование, лишенным корысти и себялюбия, мы не спрашиваем его, как он верует и что он думает по поводу того или иного церковного постановления, а испытываем счастье. Ортопраксия – это не праведность, тем более не святость, это гораздо меньше. Это – выполнение долга, предписанного религией, которую человек исповедует. Фарисеи, между прочим, – это те, кто выполнял все предписания. Но и это уже немало. И не так уж часто встречается в жизни.

Что же касается брата Даниэля, мне кажется, он ценил людей по их поступкам, а не по их воззрениям. Но сам-то он был святой. Многие из знавших его так думают. Но не все.

– В вашем романе персонажи находятся в состоянии духовного поиска, переходят из одной религии в другую, бывшие атеисты становятся верующими и наоборот. На ваш взгляд, религия – это предмет личного поиска или традиция, передающаяся из поколения в поколение, «этническая религия»?

– И то и другое. В моем окружении большинство практикующих христиан – дети атеистов. Их подросшие дети – будем ли считать их традиционными христианами? – как правило, сознательно относятся к религиозному выбору. Среди этого поколения наших детей я знаю немало таких, кто сделал не христианский выбор, кто пристально смотрит на восток и находит свой путь в буддизме или в даосизме, и есть чудесные дети, которые пошли вслед за родителями легко, без колебаний и прекрасно чувствуют себя в Православной Церкви. Знаю и таких, кто вообще индифферентен в вопросах веры и из любви к родителям и для прочности семьи ходит к пасхальной заутрене и разговляется за семейным столом. Если этническая религия скрепляет семью, соединяет поколения и помогает налаживать отношения с окружающими, это прекрасно. Но я все-таки считаю веру глубоко личным делом, даже осмелюсь сказать, что без этого личного, интимного наполнения она превращается в социальный институт, мало чем отличающийся от политической партии с положительной программой.

Кто такой Даниэль Руфайзен?

Освальд Руфайзен родился в 1922 году в семье польских евреев, проживавшей недалеко от Освенцима. Получил традиционное еврейское образование. В 30-е годы вместе с младшим братом вступил в молодежное сионистское движение «Бней Акива». В 1939-м после начала Второй мировой войны они переехали в Вильно (нынешний Вильнюс). Тогда же брат Освальда отправился в Палестину, воспользовавшись одной из виз, выданных литовским евреям советским правительством.

24 июня 1941 года Вильнюс был захвачен гитлеровцами. Руфайзену удалось бежать из гетто; он оказался в местечке Мир (территория нынешней Белоруссии), где, выдавая себя за польского немца, работал переводчиком в местном отделении гестапо. В августе 1942 года он узнал дату предполагаемой ликвидации еврейского гетто в Мире и помог 300 евреям избежать уничтожения.

На протяжении года Руфайзен скрывался в католическом монастыре, где и решил принять христианство. В 1945 году он вернулся в Польшу и вступил в Орден кармелитов, приняв монашеское имя Даниэль. До этого он активно участвовал в партизанском движении в Белоруссии и сотрудничал с НКВД, помогая выявить коллаборационистов среди местного населения. Годы спустя, в 1993-м, в Лондоне Руфайзен давал свидетельские показания против Серафимовича, бывшего начальника белорусской полиции в Мире.

В конце 50-х годов Даниэль Руфайзен, восстановив контакт с братом и друзьями из «Бней Акива», решил уехать в Израиль. Для этого ему пришлось отказаться от польского гражданства. Вплоть до 1998 года он был монахом монастыря кармелитов в Хайфе и настоятелем общины евреев-христиан при храме Святого Иосифа. По приезде в Израиль Руфайзен подал прошение о признании его евреем по закону о возвращении, однако и Министерство внутренних дел, и Высший суд справедливости Израиля (БАГАЦ) в 1962 году отказали ему. Причиной стал переход Руфайзена из иудаизма в католицизм. Впоследствии он получил израильское гражданство, но не как еврей, а как иностранец, много лет проживший в стране.

Руфайзен участвовал в создании дома престарелых в городе Нагария для людей, спасавших евреев в годы Второй мировой войны. В 1985 году он встречался в Риме с Папой Иоанном Павлом II и, по некоторым сведениям, делился с ним собственными идеями возрождения иудеохристианства на Святой Земле и призывал его установить дипломатические отношения с Израилем.

Скончался Руфайзен 30 июля 1998 года. Его биография представлена в книге историка Холокоста Некамы Тек «В логове льва» (In the Lion’s Den: The Life of Oswald Rufeisen. New York, 1990). Руфайзен также стал прототипом главного героя последнего романа Людмилы Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик».


Марк СМИРНОВ
18 июля 2007 г.