| "Мы сами к себе относимся немного серьезнее, чем стоит" 21.12.2004 |
Людмила Улицкая - одна из самых читаемых писательниц не только в России, но и в мире; теплый прием ждал ее и на Русском фестивале в Риме. Несмотря на то что обычно Людмила Улицкая предпочитает давать интервью по электронной почте, она согласилась побеседовать с корреспондентом ГАЗЕТЫ Марией Терещенко.
- Какое, по-вашему, место занимает современная русская литература в умах иностранцев?
- Как ни странно, в умах наших и в умах иностранцев мы занимаем совсем разные места. У нас есть некая деформация представлений, связанная с нашей великой, гениальной, потрясающей литературой, и мы, живущие сто лет спустя, несколько загипнотизированы ее именем. Я не вполне уверена, что мы, сегодняшние писатели, имеем право называться ее наследниками. Когда меня сравнивают то с одним гением, то с другим, я буквально умираю от неловкости. Но само географическое наследование - мы живем на том месте, где была такая литература, - несколько искажает нам зрение. Мы по-прежнему придаем себе как писателям значение несомненно большее, чем того заслуживаем. «Мы» в данном случае очень зыбкое - это поколения людей, которые живут на рубеже XX и XXI веков. Образ великой русской литературы отбрасывает на нас какую-то тень, и мы сами к себе относимся немного серьезнее, чем стоит. Для культурного западного читателя это тоже играет роль: они читают Иванова - Петрова - Сидорова, а помнят, что Толстой, Достоевский и Чехов писали на этом языке. И Маканина, Петрушевскую, Улицкую на полном серьезе изучают те же самые люди, которые пишут книги о Толстом и Достоевском. Это меня дико смущает.
С того момента, как я стала ездить и видеть международные писательские мероприятия, я поняла очень остро - и это было для меня почти на грани открытия, - что нас, русских, русскоязычных, русскоговорящих, в мировом масштабе крайне мало. Мы лишь один из многочисленных народов. В Нью-Йорке я из года в год наблюдала эти волны интереса: вдруг в моде оказалась современная китайская литература, а через несколько лет все читают африканские книги. На фоне огромного мирового литературного потока правильнее относиться к себе как к одной из струй. Не то что есть русская литература и весь прочий мир, ничего подобного. Есть сто литератур, сто языков. Надо быть скромнее.
- Как вам кажется, по какому признаку те или иные книги выходят на международную арену?
- Отбор часто случайный. Но есть фактор времени, который отсеивает случайные успехи и случайные удачи. У меня не было такого, чтобы я, выезжая за границу для встречи с каким-нибудь издателем, не везла с собой нескольких рукописей. Иногда даже то, что мне самой не нравится. Время от времени что-то из привезенного публикуется. В сущности, я сама из породы людей, которым совершенно случайно несказанно повезло, такая вот Золушка. Но бывает и другое - точно подготовленные, рассчитанные и расчетливые прорывы. Это как в изобразительном искусстве: сколько куратор вложил денег, столько и будет потом стоить художник.
- Что вы имеете в виду, говоря о случайности своего успеха?
- Моя первая книжка «Сонечка» вышла на французском языке, когда я была начинающим автором, которого никто не знал ни здесь, ни там. И она получила Премию Медичи. Это абсолютно невероятный успех, на который мне даже не приходило в голову рассчитывать. Благодаря этой премии я стала известна во Франции, потому что эта премия хорошая. Не в денежном выражении - она стоит ровно ноль копеек, - но она литературная, ее дают за литературу. И я была вне себя от удивления и радости, когда мне все это объяснили, потому что до того момента я сама, как и большинство в России, не знала о ее существовании. Я думаю, что большая часть моих удач связана с моей наивностью, потому что я все время выигрывала то, о существовании чего не знала.
- А что вообще значит для писателя получить премию?
- Любую литературную премию следует рассматривать скорее как аванс, чем как награду. Она - шанс. Возможность передохнуть от печальной необходимости вести двойную жизнь: одну для творчества, другую для заработка. Огромное большинство писателей вынуждены очень много работать не по делу. Это очень тяжело, не говоря о том, что такое двойное существование губительно для писателя. Ты растрачиваешься на мелочи.
- На встречах с писателями публика задает вопросы. Отличаются ли вопросы зарубежных читателей от вопросов русских?
- Для меня было некоторым открытием, что вопросы за границей и в России задаются одни и те же. Вероятно, у каждого писателя есть свой круг читателей. У меня ощущение, что мои самые любимые читатели - это люди, работающие в книжных магазинах, в библиотеках, книготорговые люди. С ними у меня отличный контакт. К ним же я могу отнести еще школьных учителей. Они в Европе и в России читают меня приблизительно одними и теми же глазами. Хотя иногда случаются удивительные истории; самая поразительная произошла в Японии. Там была опубликована повесть «Сонечка», где помимо сюжета для меня было важно художественное исследование белого цвета: художник начинает писать белые картины, и последние фразы книги - о том, что Сонечка приезжает на кладбище к покойному мужу и сажает белые хризантемы, которые никогда у нее не приживаются. Для меня эта тема с белым цветом была очень важна, это какой-то внутренний и глубокий мотив, значение которого мне было бы даже сложно отчетливо сформулировать. Для японцев это оказалось абсолютно читаемой вещью. Если в России я радуюсь, когда это кто-нибудь отмечает и замечает, то для японцев все лежало на поверхности. Это единственный случай, когда я могу сказать о национальных особенностях восприятия.
- Вы придерживаетесь формы классического романа, а в мире сегодня принято экспериментировать с формами. Это позиция?
- Нет, это как тембр голоса. Я не могу написать детектив. Во мне нет интереса к работающей на сюжет детали. Деталь для меня много значит, но не сюжетно. Просто то, что видно боковым зрением, не менее значительно, чем то, что стоит в центре.
- Если не с конструкции, тогда с чего начинается ваш роман?
- Завязывается роман всегда на характере - он определяет движение романа. Не всегда получается следовать заранее намеченному плану. Сохраняется общее направление. Как будто ты вошел в огромное помещение через одну дверь и знаешь, что выход приблизительно там. В какой-то момент характер героя может начать препятствовать твоему замыслу, и ты понимаешь, что замысел неверен. И тогда происходит коррекция.
- Характеры берутся из круга знакомых?
- У меня есть один рассказ, он называется «Народ избранный», про двух нищих: его история - прямой ответ на ваш вопрос. Я однажды увидела нищую - ужасно задиристая, нахальная, с куражом, очень храбрая, властная тетка. Один раз я ее заметила в метро, она спала пьяная, уронив костыль; в другой раз встретила в церкви Всех Святых на Соколе. Вторая героиня жила в моем районе, она вовсе не была нищая. Но она была немного слабоумная и сначала ходила с мамой несколько лет, а потом мама исчезла, и она стала ходить с каким-то придурковатым же мужиком, видимо, вышла замуж. Этих теток, мелькнувших передо мной на секунду, я соединила. И они провзаимодействовали, создав рассказ. Я не придумывала историю, она просто произошла от столкновения характеров.
- Вам, в отличие от Саши Соколова, важны читатель, публикации, востребованность?
- Пишешь, потому что хочется, потому что занятие нравится. У меня есть очень точная адресация: я пишу для своих подруг и друзей. Мой читатель - близкий человек, с которым я говорю на одном языке, и он понимает не только то, что я говорю, но и то, что мне не удалось выразить словами. Поэтому для меня мой книжный успех - в этом году суммарный тираж книг в «ЭКСМО» подходит к миллиону - поразительный и малообъяснимый факт. Оказалось, что людей, с которыми я говорю на одном языке, гораздо больше, чем я предполагала. Сейчас, кажется, в первый раз в жизни я собираюсь сделать целенаправленную сконструированную работу - учебный проект по теме толерантности для детей среднего школьного возраста. Это будут маленькие книжечки, тематические: «Приветствие», «Одежда», «Дом», «Семья». О том, как в разных культурах все это строится. О том, что когда ваш сосед-турок, здороваясь с вами, отводит глаза в сторону, это совершенно не значит, что он вас хочет обидеть, напротив, он выказывает вам уважение. Но раньше я никогда заранее не рассчитывала на какую-то аудиторию. Меня удивляло, когда мои книги читали дети моих друзей, друзья моих детей… Тем более удивлялась, когда читали иностранцы, поскольку мне казалось, что озабочена я сугубо местными, локальными проблемами. Но я с радостью убеждаюсь, что люди значительно в большей степени одинаково устроены, чем мы это представляем.
Душа под микроскопом
Людмила Улицкая родилась в 1943 году в Башкирии. Долгие годы проработала по специальности - биологом-генетиком. Публикация в «Новом мире» (1992) ее первой повести «Сонечка» принесла писательнице известность в России, а перевод книги на французский язык - престижную премию «Медичи». Красивая, утонченно-психологическая проза Улицкой - «Медея и ее дети», «Веселые похороны», «Бедные родственники», «Искренне ваш Шурик» - популярна не только в России, но и за рубежом. А роман «Казус Кукоцкого» в 2001 году принес писательнице российского 'Букера'.