Ольга Егошина
Дискотека для Пушкина с Дантесом
На фестивале «Нового европейского театра» «показали» товары с блошиных рынков Лазурного Берега
В Москве стартовал театральный фестиваль NET. Первым спектаклем стала постановка питерского режиссера Андрея Могучего «Между собакой и волком» по культовому роману Саши Соколова. Множество жизненных эпизодов из разных эпох под оглушительную музыку – так это выглядело.
Постановку Андрея Могучего можно назвать образцовым фестивальным спектаклем нашего времени: она осуществлена совместно с театром Ниццы, премьера сыграна год назад в Ницце же, с тех пор до NETа спектакль завис где-то в зазеркалье. Плотный частокол авторского текста (в котором и абзац-то разреживает ткань редко-редко) сведен к минимуму реплик. И этот минимум к тому же надежно перекрывают динамики с музыкой с дискотечным количеством децибелов. Актеры иногда силятся перекричать музыкальный фон, но расслышать, о чем они на сцене общаются, удается редко.
Когда-то Александр Островский предпочитал спектакли не смотреть, а слушать. Здесь слышать что-либо не обязательно. Если представить на минуту, что вы смотрите спектакль в берушах – вряд ли что-нибудь потеряете.
Если пытаться обозначить жанр, то точнее всего определить его как «картинки с выставки». Иллюстрации где-то на полях, раскрывающие отнюдь не сюжет, не персонажей, а мысль, образ, закорючку, вдруг пришедшие в голову постановщика.
Заитильщина Саши Соколова словно увидена откуда-то сверху, глазами, скажем, четы Арнольфини с портрета Ван Эйка. Оживленная на световом занавесе чета (она поглаживает живот, он чуть кивает головой) щурится на суетящихся внизу людей – артель инвалидов имени Д.Заточника и на суету натюрмортов из разнообразнейших предметов жизненного сора.
Андрей Могучий с художником Алексеем Богдановым объехали чуть ли не все блошиные рынки Лазурного Берега и накупили всякой всячины. Бутылки и музыкальные инструменты, обувь, белье, ноги манекенов, корзины, картонки, гигантскую кухонную утварь и прочие предметы обихода. Все это барахло развесили на театральных штанкетах. Развешивание заняло столько времени, что начало спектакля опоздало на полчаса, но эффект того стоил. После увертюры из оркестра бомжей и игр со вторым – полиэтиленовым – занавесом штанкеты опустились вниз. И вся сцена оказалась занята большим количеством разнообразных натюрмортов внизу. А над штанкетами открылось небесное пространство, где на заднике поплыли птицы, а на их фоне, сменяя друг друга, стали появляться то певица в алом платье, то трубач, то моряк с флажками. Образ «Вечной жизни», по Саше Соколову, стерегущий нас везде и всегда.
Фантазия режиссера абсолютно неутомима в создании разнообразнейших этюдов, которые актеры выполняют механически-тщательно. Вот повесился один из артельщиков, его положили в санки, дали в руку свечку, а он тут и ожил, свечкой балуется. А вот «зайчик» пытается за рюмкой водки помирить нашего Пушкина с «иносраным» гостем Дантесом. «Пиф-паф» – бедный зайчик, выбросив красный флаг, помирает, ерничая и кривляясь. Поют и пляшут моряки, только «яблочко» им никак не дается. Мужики в кожанках насилуют пухлую белую лебедь Олену (что все плавала в балетной пачке и на пуантах – то ли мечта артельщиков, то ли образ вечной женственности). Потом они же изобьют бедного инвалида с гармоникой. Сценки сменяют друг друга, подчиняясь прихоти воображения, а не каким-то сюжетным или логическим связям. И спектакль обрывается как-то вдруг – человек ложится на рояль, и сцену заволакивают полиэтиленом.
Андрей Могучий в своих сценических созданиях (лучшим из которых была «Школа для дураков») явно не ставит своей задачей поиски цельности и смысла. Вывалив перед зрителем набор картинок, он предоставляет нам самим найти концепцию общего или порассуждать о лоскутности жизни, о фрагментиках бытия никак не складывающихся в цельную мозаику смысла.