Умберто Эко. Маятник Фуко

Сергей Кузнецов

Опубликовано в журнале:

"Знамя" 1996, №1

Рецензии

Ученики чародеев в ожидании откровения

Умберто Эко. Маятник Фуко.

Роман. Пер. с итальянского.

Киев "Фiта". 1995; "Иностранная литература", 1995, No 7-9.

Событие, которого так долго ждали поклонники Умберто Эко, наконец-то свершилось - лелеемый в мечтах и многократно анонсированный в "Иностранной литературе" второй роман итальянского семиолога появился - с семилетним запозданием - на русском языке. В свое время "Имени Розы" пришлось ждать на год больше, но тогда об Эко знали в России лишь специалисты; теперь же потенциальная популярность его книг такова, что на свет одновременно явилось два перевода. Естественная для тематики романа детективность сопровождала их появление: книжное издание вышло в свет без фамилии переводчика и указани источника приобретения авторских прав. Поговаривают, что упомянутая на шмуцтитуле швейцарская фирма также не имеет никакого отношения к издательскому бизнесу. Проявив, подобно Вильгельму Баскервильскому недюжинную наблюдательность, можно заметить, что аннотация представляет из себя два абзаца из прошлогодней статьи Сергея Рейнгольда<"Иностранная литература", 1994, No 4.>.

Разумеется, затруднительно, не зная итальянского оригинала, обсуждать сравнительные достоинства двух переводов. Впрочем, анонимный перевод огорчает неточностью транскрипции имен и географических названий, а также упорным нежеланием переводить иноязычные выражения. Напечатанный в "Иностранке" журнальный вариант перевода Елены Костюкович снабжен комментарием (иногда вынесенным в сноску, иногда вставленным в текст), тщательно выверен и производит приятное впечатление - что неудивительно, учитывая квалификацию переводчицы и ее давнее знакомство с творчеством Эко<Напомним, что именно в ее переводе появилось на русском языке "Им Розы".>. Главным недостатком перевода является собственно "журнальность": текст романа сокращен примерно в полтора раза. Впрочем, учитывая некую аморфность и расплывчатость "Маятника", этот недостаток может оказаться для многих читателей достоинством. Тем же, кто хочет узнать роман во всем объеме, можно только посоветовать воспользоваться принципом дополнительности - и читать перевод Костюкович, обращаясь к "Фите" при обнаружении отточий. Мне представляется, что этот подход вполне в стиле Эко; но, возможно, лучше все-таки выучить итальянский.

Когда пятнадцать лет назад Эко выступил со своим первым романом, он был всего лишь известным семиологом. Написав "Имя Розы", он словно поставил еще один эксперимент: можно ли сегодня написать роман в полном смысле этого слова - с духом эпохи и характерными персонажами, фабулой и сюжетом, борьбой идей и рыночным потенциалом. Кажется, будто автор целенаправленно стремился избежать какого-либо формального новаторства - и поэтому роман получился действительно новым и необычным. Не то с "Маятником": здесь Эко, используя достижени современной литературной техники, смело дробит повествование, широко пользуетс техникой коллажа и многоуровневого флэшбэка. Именно стилистическая пестрота и позволяет Е. Костюкович сокращать роман, почти не нарушая сюжетной связанности.

Сюжетная связанность - сюжетной связанностью, но некоторых выкинутых кусков жалко. Скажу только об одной вставной новелле, озаглавленной "Странный кабинет доктора Ди". Интертекстуальный мир этой маленькой главки включает в себя на равных "Поминки по Финнегану", "Графа Монте-Кристо", легко различимые аллюзии на биографии Гете и Сервантеса и переписанные заново биографии Вильяма Шекспира, Джона Ди и Фрэнсиса Бэкона. На улицах Праги герои встречают Голема, слышат слова "Остерегайтесь Атанасиуса Перната" и видят фигуру доктора Калигари. Напомню, что Пернат - им рассказчика в "Големе" Майринка, Джон Ди - герой его же романа "Ангел Западного Окна", а доктор Калигари - персонаж экспрессионистского фильма Роберта Вине "Кабинет доктора Калигари". Дочитав до этого места, я подумал: "Как смешно! Однажды "Ангел" и Калигари уже встречались - в книге Михаила Кузмина "Форель разбивает лед". Вряд ли, впрочем, Эко знает об этом". Я перевернул страницу - и наткнулс на совершенно немотивированное упоминание Москвы и России. Так может, все-таки знает?

Подобно Якопо Бельбо, Эко многие годы скрывал свое желание стать писателем и писать о собственном жизненном опыте. Только после успеха "Имени Розы" он смог позволить себе написать роман, обращенный к жизни современной ему Италии, а не к известным только по книгам Средним Векам. Поэтому авторский голос в "Имени Розы" был скрыт за множеством повествовательных слов, а здесь легко распознается в рассуждениях и воспоминаниях трех главных персонажей. Если "Имя Розы" был историческим детективом, то жанр "Маятника Фуко" определить куда труднее: он сочетает в себе черты психологического романа, романа-исследования, love story, философского романа и, возможно, даже мемуаров.

Потому вещи, не раздражавшие в "Имени Розы", так кидаются в глаза в "Маятнике Фуко": детективу, притче и философскому роману легко сходит с рук "ходульность" героев; психологическому роману это не прощается.

Но, каждый раз, когда речь заходит о людях, а не теориях, особенно заметной становитс вторичность взглядов Эко, рассказывающего историю о том, как Бельбо дважды сказал "нет" и изрекающего сентенции типа "коль хочешь что-нибудь доказать, приходится умереть". Этим старым, хотя и не потерявшим своей верности, идеям о "достоинстве человека" и "проблеме выбора" можно было бы простить морализаторство, но не пафос, неуместный спуст сорок лет после Сартра и Камю.

Но когда речь заходит о Плане, придуманном тремя героями "Маятника" и составляющем подлинный нерв повествования, Эко становится непревзойденным мастером. И дело не только в энциклопедичности его романа, но и в точно выбранном объекте.

План, включающий в себ всю эзотерическую ("Ах, эзотерическую", - улыбнулся Алье, и Бельбо покраснел. "Ну, как сказать, герметическую?" "Ах, герметическую..." - продолжал улыбаться Алье. "Ну, хорошо, - сказал Бельбо, - я употребляю неправильные слова, но вы, конечно, поняли...") традицию, по-новому трактует всю европейскую историю последних веков, представляя ее как результат огромного заговора, опутавшего собой Европу, Азию и Америку. В этом Плане Эко словно задается целью довести до логического конца идею Всемирного Заговора, одну из самых влиятельных идей в современной культуре. В романе собраны все образчики подобных заговоров: тамплиеров (с них-то все и началось!), розенкрейцеров, иезуитов, жидомасонов (ну, разумеется!) и многих других.

Впрочем, интерес ко всемирным заговорам разделяют с Эко многие современные писатели: достаточно назвать роман "Джин" Алена Роб-Грийе, "V." и "Радугу гравитации" Томаса Пингона, некоторые рассказы Виктора Пелевина. Разумеется, подобный интерес не случаен.

Что такое заговор? Это сеть, опутывающая собой весь мир. Те же лабиринты и зеркала, так волновавшие Борхеса и автора "Имени Розы" (В финале "Маятника Фуко" тоже появляется зеркальный лабиринт: в фильме Орсона Уэллса "Леди из Шанхая", который смотрит Казабон после смерти Бельбо - там зеркальна комната становится местом перестрелки и гибели персонажей). Но помимо этого сеть - это кроссворды, парижские подземелья, делез-и-гваттариевские ризомы, дерридианские децентрализуемые структуры...

Образ лабиринта не случайно стал ведущим в культуре последних десятилетий. Со времен структурализма возобладал взгляд на литературное произведение, как на сложную структуру, состоящую из сочлененных между собой различных единиц - семантических, лексических, мотивных. Сам Эко отдал дань этому подходу, когда в семидесятые годы пытался графически изобразить место вымышленного слова "meandertale" в семантической структуре "Поминок по Финнегану" (Эко не забывал отметить, что это такая же игра, как конструирование Плана - на самом деле подобное слово в романе Джойса не встречается).

Развившийся в постструктуралистские годы мотивный анализ заменил семантическую структуру мотивной и расширил ее до всего корпуса мировой культуры. Когда я говорил о "Кабинете доктора Ди", то специально несколько огрубленно демонстрировал эту методику: Калигари и Майринк дают Кузьмина, а верность результата подкрепляетс упоминанием Москвы и России. Но ведь это тот самый механизм, о котором и написан роман Эко! Понятия связаны друг с другом по аналогии; ассоциации не новы, потому что представлены много раз; если все сходится - значит, все верно! Логика филологического анализа оказывается логикой паранойи.

Эко призывает к осторожности и предостерегает против безответственной, чрезмерной интерпретации, уподобляемой им переписыванию мироздания. Дл этого он придумывает неожиданный финал истории трех фантазеров: придуманный ими План - неожиданно - оказался истинным. И смертельным для них.

Так современный Франкенштейн создает свое чудище, даже не зная об этом. "Кто гонится за призраками, тот / их настигает, рано или поздно"<Фрагмент из неопубликованных черновиков Иосифа Бродского. Читатель "Маятника Фуко", помнящий проблемы, возникающие с Бэконом и Шекспиром, вправе задаться вопросом о настоящем авторе стихов, тем более, что история того, как они попали ко мне, подозрительно напоминает пролог к "Имени Розы".>

Но подлинных приверженцев Традиции подобный поворот не удивил бы. Известно, что желая создать нечто - гомункулуса, Голема, План - маг сначала должен в деталях представить себе желаемое. И если его сила велика, то измысленна им сущность сможет явиться в мир. Это трудная задача, и те несколько лет, которые потратили на ее решение герои книги - в общем-то малый срок: некоторым не хватает всей жизни.

И тогда "Маятник Фуко" оказываетс не книгой о безответственных современных ученых, а еще одним рассказом об учениках чародея, на свою беду преуспевших в магии. Что, впрочем, типологически одно и то же.

На последней странице мы понимаем, что адепты Плана по-прежнему будут пребывать в уверенности, что существует Карта, что герои не придумали План, а "припомнили" его, сами о том не догадываясь. Только достигший откровения-Малкута рассказчик понимает, что тайны не существует, что поиск сокрытой истины - порочен и ущербен. "Моим покоем и моим триумфом должна быть уверенность в том, что понимать нечего. Малкут есть Малкут, и больше ничего".

До своей - предполагаемо скорой - смерти Казабон успевает написать книгу. Но мистические истины не передаются полиграфическими путями. Закрыв роман, пытливый читатель остается ждать своего откровения.