http://www.afisha.ru/book/1437/review/238653/
Таинственное пламя царицы Лоаны
Умберто Эко
Symposium, 2008
Лев Данилкин
За четвертьвековую карьеру романиста Эко ни разу не дал повода упрекнуть себя за что-либо — так что когда выходит наконец перевод пятого романа (2004), беспрекословно откладываешь ради него все прочее: ну-ка, ну-ка, что тут у нас. 25 апреля 1991 года 59-летний миланский букинист-антиквар Джамбаттиста Бодони открывает глаза после инсульта и узнает, что его мозг поражен ретроградной амнезией, характеризующейся потерей личной, «автобиографической» памяти — ну то есть он помнит, как зовут всех персонажей «Гекльберри Финна», а на вопрос о собственном имени отвечает: «Меня зовут Артур Гордон Пим», «Зовите меня Измаил», причем вроде бы не шутит и не притворяется. Консультации с родственниками и друзьями детства, а также просмотр семейных фотографий не помогают — да, они снабжают его информацией, но он так и не может почувствовать, что все это в самом деле касается именно его. Более-менее освоившись с повседневной жизнью, Бодони по совету врачей отправляется в свой старый родовой дом, забитый макулатурой, — и читает, читает, читает — чтобы, улавливая только ему слышимые сигналы, реконструировать свою личную историю, пережить ее заново, погрузившись в информационный мусор шестидесятилетней давности.
«Таинственное пламя» есть нечто вроде семиотического колодца — бездна знаков, и каждый может оказаться ключевым, решающим для восстановления цепочки воспоминаний целиком, — колодцем, куда здорово, конечно, ухнуть. Итальянский масскульт 30–50-х оказывается кодом к личной истории: кабы к ушам Микки-Мауса приставить ноги Флэша Гордона и сердце Сирано де Бержерака из туринской постановки конца 40-х — то вот он я. Комиксы, старые газеты, бульварные романы… сто страниц. Детские стишки… фашистские агитплакаты… пластинки со шлягерами… двести страниц. Обложки женских журналов… рекламы средств гигиены… киноафиши… триста страниц. Почтовые марки… телепародии… радиосериалы… четыреста; конца не видно. Знаки отсылают к эпохе, указывают друг на друга, напоминают о нюансах, содержат в себе реализованные и нереализованные сценарии. Туман в голове корреспондирует с туманами Бодлера и Элиота, красотка из комиксов некоторым образом соотносится с первой любовью букиниста, тогда как эта самая первая любовь — с его нынешней сотрудницей, которая, в свою очередь… Все эти знаки можно интерпретировать — в смысле их отношения к подлинной жизни Джамбаттисты Бодони — сколь угодно широко, они замечательно комбинируются друг с другом, мерцают разными смыслами — глаз не отвести. Плохо только одно — конца этому семиозису, процессу порождения значений, нет. И когда две трети романа позади, начинаешь понимать, что сюжет-то закончился на первой странице, ничего, кроме очередной порции очень трогательного старья, на этом чердаке не найти, и как бы трогательно оно ни выглядело, чужая ностальгия есть чужая ностальгия. И даже когда, ближе к концу, в романе прощупывается нечто вроде ядра — военная история казаков-эсэсовцев, которых спасает подросток Джамбаттиста, роман не стягивается; ядро есть, а гравитации — нет. Нельзя торговать туманом в бутылках, даже если когда-то он был очень густым туманом и скрыл нечто важное.
То, из чего Борхес сделал бы рассказ на две страницы, Эко растянул на роман, и такой роман, с которым решительно неясно, что делать; не дверь же подпирать. Наверное, если бы в мире нашелся человек, который мог бы указывать Эко делать или не делать что-либо, он посоветовал бы ему сочинить на этом материале мемуары — и вот это была бы бомба, взрыв жанра: семиотик сам себя превращает в персонажа иллюстрированной энциклопедии масскульта, реконструирует свою жизнь посредством артефактов поп-культуры. Такого советчика, однако ж, не нашлось.
Что касается русской версии, то тут опять никаких сюрпризов: Елена Костюкович в одиночку возводит уже пятый монумент переводческому труду, и это пирамиды, которые простоят свои сорок веков без каких-либо затрат на реставрацию.
27 августа · Специально для «Афиши»
Таинственное пламя царицы Лоаны
Умберто Эко
Symposium, 2008
Лев Данилкин
За четвертьвековую карьеру романиста Эко ни разу не дал повода упрекнуть себя за что-либо — так что когда выходит наконец перевод пятого романа (2004), беспрекословно откладываешь ради него все прочее: ну-ка, ну-ка, что тут у нас. 25 апреля 1991 года 59-летний миланский букинист-антиквар Джамбаттиста Бодони открывает глаза после инсульта и узнает, что его мозг поражен ретроградной амнезией, характеризующейся потерей личной, «автобиографической» памяти — ну то есть он помнит, как зовут всех персонажей «Гекльберри Финна», а на вопрос о собственном имени отвечает: «Меня зовут Артур Гордон Пим», «Зовите меня Измаил», причем вроде бы не шутит и не притворяется. Консультации с родственниками и друзьями детства, а также просмотр семейных фотографий не помогают — да, они снабжают его информацией, но он так и не может почувствовать, что все это в самом деле касается именно его. Более-менее освоившись с повседневной жизнью, Бодони по совету врачей отправляется в свой старый родовой дом, забитый макулатурой, — и читает, читает, читает — чтобы, улавливая только ему слышимые сигналы, реконструировать свою личную историю, пережить ее заново, погрузившись в информационный мусор шестидесятилетней давности.
«Таинственное пламя» есть нечто вроде семиотического колодца — бездна знаков, и каждый может оказаться ключевым, решающим для восстановления цепочки воспоминаний целиком, — колодцем, куда здорово, конечно, ухнуть. Итальянский масскульт 30–50-х оказывается кодом к личной истории: кабы к ушам Микки-Мауса приставить ноги Флэша Гордона и сердце Сирано де Бержерака из туринской постановки конца 40-х — то вот он я. Комиксы, старые газеты, бульварные романы… сто страниц. Детские стишки… фашистские агитплакаты… пластинки со шлягерами… двести страниц. Обложки женских журналов… рекламы средств гигиены… киноафиши… триста страниц. Почтовые марки… телепародии… радиосериалы… четыреста; конца не видно. Знаки отсылают к эпохе, указывают друг на друга, напоминают о нюансах, содержат в себе реализованные и нереализованные сценарии. Туман в голове корреспондирует с туманами Бодлера и Элиота, красотка из комиксов некоторым образом соотносится с первой любовью букиниста, тогда как эта самая первая любовь — с его нынешней сотрудницей, которая, в свою очередь… Все эти знаки можно интерпретировать — в смысле их отношения к подлинной жизни Джамбаттисты Бодони — сколь угодно широко, они замечательно комбинируются друг с другом, мерцают разными смыслами — глаз не отвести. Плохо только одно — конца этому семиозису, процессу порождения значений, нет. И когда две трети романа позади, начинаешь понимать, что сюжет-то закончился на первой странице, ничего, кроме очередной порции очень трогательного старья, на этом чердаке не найти, и как бы трогательно оно ни выглядело, чужая ностальгия есть чужая ностальгия. И даже когда, ближе к концу, в романе прощупывается нечто вроде ядра — военная история казаков-эсэсовцев, которых спасает подросток Джамбаттиста, роман не стягивается; ядро есть, а гравитации — нет. Нельзя торговать туманом в бутылках, даже если когда-то он был очень густым туманом и скрыл нечто важное.
То, из чего Борхес сделал бы рассказ на две страницы, Эко растянул на роман, и такой роман, с которым решительно неясно, что делать; не дверь же подпирать. Наверное, если бы в мире нашелся человек, который мог бы указывать Эко делать или не делать что-либо, он посоветовал бы ему сочинить на этом материале мемуары — и вот это была бы бомба, взрыв жанра: семиотик сам себя превращает в персонажа иллюстрированной энциклопедии масскульта, реконструирует свою жизнь посредством артефактов поп-культуры. Такого советчика, однако ж, не нашлось.
Что касается русской версии, то тут опять никаких сюрпризов: Елена Костюкович в одиночку возводит уже пятый монумент переводческому труду, и это пирамиды, которые простоят свои сорок веков без каких-либо затрат на реставрацию.
27 августа · Специально для «Афиши»