http://www.vz.ru/culture/2008/7/18/187882.html



Серьезно и просто
Писатель недели. Новый цикл критика Сергея Белякова открывает творческий портрет Людмилы Улицкой
Книги Людмилы Улицкой любит читатель
Текст: Сергей Беляков


Почти каждая новая книга Людмилы Улицкой получает престижную литературную премию. «Искренне ваш, Шурик» – итальянскую «Гринцане Кавур», «Казус Кукоцкого» – «Букер», «Даниэль Штайн, переводчик» – «Большую книгу». Но главное – книги Улицкой любит читатель. Она едва ли не единственный автор, чьи сборники рассказов и даже пьес выходят большими тиражами. Хотя настоящую славу ей принесли «семейные» романы.

Недавно я решил взять в библиотеке несколько неновых книг Улицкой на свой «профессорский» билет, меня тут же предупредили:
– Только на три дня, не дольше!
– Но ведь обычно дают на неделю?
– На Улицкую большой спрос.

Кандидат в классики

«Улицкая стала едва ли не первым серьезным писателем, отвоевавшим у массовой литературы изрядный кусок читательского рынка» В конце 2007 – начале 2008 в издательстве «Эксмо» вышло собрание сочинений Людмилы Улицкой. Правда, собрание получилось довольно странным.

Издатели не указали, сколько томов собираются выпустить. Более того, привычной нумерации томов вообще нет. Я насчитал восемь, но, по-видимому, их будет больше. Нет предисловия, нет комментариев (а как бы они пригодились, например, для читателей «Даниэля Штайна»!).

Если бы не своеобразный дизайн (обложка воспроизводит текстуру старой половой тряпки), придуманный, кстати, не издателями, а мужем Улицкой, скульптором Андреем Красулиным, то о существовании нового собрания сочинений можно было бы узнать лишь на сайте «Эксмо».

Все произведения Улицкой, включенные в это собрание, уже печатались прежде, кроме сборника пьес «Русское варенье и другое». Издатели торопились, спешили извлечь из бренда «Улицкая» как можно больше и как можно быстрее.

И всё-таки сам факт – прижизненное почти полное собрание сочинений – говорит о безоговорочном признании. Людмила Улицкая – кандидат в классики.

Путь в «классики» начинался в самое неблагоприятное время. Улицкая пришла в литературу в начале девяностых, когда русская словесность из почтенного, престижного, общественно значимого занятия стала превращаться в интеллектуальную забаву для профессиональных писателей и профессиональных читателей, причем последних с каждым годом становилось всё меньше.

Массовый читатель и серьезная литература всё больше расходились. Читатель «подсел» на жвачку детективов, бредовой «альтернативной истории» и пошлейших дамских романов.

Писатель, окончательно махнув на неблагодарного читателя рукой, перешел к созданию сложнейших и практически нечитаемых текстов, наподобие «Взятия Измаила» Михаила Шишкина или романа Ольги Славниковой «Один в зеркале».

Улицкая стала счастливым исключением. Она первой нашла заброшенную, давно заросшую тропинку к массовому читателю. Если «Сонечка» и «Медея» были событием для более или менее широкого круга интеллектуалов, то «Казус Кукоцкого» и «Шурик» дошли уже до десятков, даже до сотен тысяч «простых» (без филологического образования) читателей. Успех «Даниэля Штайна» и вовсе превзошел ожидания, в том числе ожидания автора.

Издательство «Эксмо», поставив на Людмилу Улицкую, поступило мудро. Книги Улицкой раскупали исправно. Появились дополнительные тиражи, дешевые покетбуки в мягких обложках и дорогие твердые переплеты.

Словом, Улицкая стала едва ли не первым (если не считать еще более ранний успех Пелевина, но то уже совсем другая история) серьезным писателем, отвоевавшим у массовой литературы изрядный кусок читательского рынка.

Людмила Улицкая пишет понятным, доступным нормальному читателю языком о понятных и близких вещах – о семье.

Недоброжелатели давно объявили ее книги «беллетристикой», «женской прозой» и даже «дамским романом», попытавшись вытеснить ее из Большой литературы. Газетная критика часто сопоставляла Улицкую с Б. Акуниным: «Акунин для слабого пола». Их имена перечисляли через запятую.

На самом деле, проза Улицкой отличается от прозы Акунина, как продукт натуральный отличается от качественной имитации.

К пустой и поверхностной «женской прозе» книги Улицкой отношения не имеют. Они не только интеллектуальны, но, что важнее, идеологичны, содержат мысли, идеи, выходящие далеко за рамки «семейного» романа.

Впрочем, получив в ноябре 2007 года «Большую книгу», Улицкая, кажется, избавилась и от этих обвинений. «Даниэля Штайна», при всех его недостатках, к беллетристике не отнесешь.

Теперь обозначилась другая тенденция. Захар Прилепин как-то упрекал меня: зачем я пишу об Улицкой, Маканине и других «живых классиках», это, мол, неинтересно и скучно. Всем известно, что Улицкая хороший писатель, и что с того? Здесь не о чём спорить. Она заняла свое место на Олимпе. Вот молодые писатели – другое дело…

На самом деле, Улицкая – автор настолько же замечательный, насколько и спорный, и писать о ней куда интересней, чем о наших тридцатилетних «молодых» прозаиках.

Хотя успех «Даниэля Штайна» располагает как раз к прилепинской мысли. Сама Улицкая, судя по ее интервью осени 2006 года, ждала успеха, но успеха скандального, споров, дискуссий, ругани:

«Гладко эта книга не пройдет. Если она пройдет гладко, это будет означать, что она плохо получилась».

Книга прошла почти что гладко. Православная церковь ее вообще проспала. Или игнорировала? Газеты заполонили благостно-восторженные рецензии, частично списанные с аннотации и пресс-релиза.

Улицкая против Христианства?

Дискуссия состоялась в «Новом мире», либерально-христианский «Континент» в лице Евгения Ермолина и Юрия Малецкого выступил с жесткой и хорошо аргументированной критикой. Наконец, к «шапочному разбору» подоспели «Наш современник» и «Москва», где Андрей Рудалев и Капитолина Кокшенева на свой манер повторили мысль, уже высказанную на страницах «Континента»: книга Улицкой не христианская и даже антихристианская.

Что же, Людмила Улицкая – антихристианский писатель?

1. Организм вместо души. Людмила Улицкая смотрит на человека глазами биолога, генетика. Человек не душа и не дух, но именно «тело», «организм», это не делает его существование ни примитивным, ни животным. «Организм» не менее сложен, чем «дух».

Человек отличается от прочих живых существ хотя бы свободной волей, правом выбирать, но, в сущности, он часть природы и абстрагироваться от собственной природы не может. Противопоставление «телесной» и «духовной» жизни – всего лишь самообман.

Даже воздушные замки любви стоят на крепком фундаменте физиологии. Источник поэтического вдохновения Маши Миллер («Медея и ее дети») – половое влечение к Бутонову. Причем «высокое чувство» имеет биологическую основу: человек посредственного ума, но с «античной телесной одаренностью, такой же редкой, как музыкальная, поэтическая или шахматная», Бутонов становится «роковым мужчиной» для тонкой и поэтически одаренной Маши, одного из самых необычных женских образов в русской литературе девяностых.

2. Неравенство. Христианство проповедует равенство, не только «эллины и иудеи», но аристократы, дворники, торговцы, солдаты – все равны перед Богом. Французские просветители, осмеяв христианские каноны и догматы, подзабытую идею равенства не только не отвергли, но стряхнули с нее вековую пыль:

«Все люди рождаются свободными и равными в правах». На этом и сейчас весь западный мир стоит.

Но биолог Улицкая смотрит на человека иначе. Люди не равны от рождения. В романе «Казус Кукоцкого» умница и красавица Таня из немецкого аристократического рода фон Флотов, воспитанная в доме московского профессора, противопоставлена Томочке, дочке вечно пьяной дворничихи.

Тома – «щуплая девочка с повадками мелкого грызуна», «никчемная», «плохонький дичок», «невзрачная и неценная, как воробей или подорожник…», «что-то вроде говорящей собачки».

Зато «Таня была не воробей и не подорожник, она была что-то редкостное, вроде королевской лилии или большой прозрачной стрекозы».

Кость белая и кость черная. О равенстве прав нет и речи: «Вечером, когда Тома пришла с работы, половина ее цветов была роздана по соседям, половина выброшена». Автор считает излишним даже упоминать о реакции Томы на бесцеремонность, вопиющее самоуправство Тани.

«Танечка – особо дело, а Томочка – так совсем другое», – говорит еще одна героиня Улицкой.

3. Бог и народ.

Людмила Улицкая отрицает вселенскую церковь, предлагая заменить ее множеством национальных церквей, поскольку «со всяким народом Бог говорит на его языке».

У каждого народа свой образ Спасителя, свое представление о Всевышнем. «В поместной свободе – универсализм», – вслед за эфиопским епископом повторяет Даниэль Штайн.

Мысль и в самом деле спорная, исключительно взрывоопасная, но не лишенная оснований. Некогда христианство должно было воспринять многие черты местной культуры, местных традиций, обычаев, чтобы закрепиться в сознании миллионов недавних язычников.

Христианство, таким образом, неизбежно пропитывалось соками национальной культуры и само превращалось в ее неотъемлемую часть, даже в ее основу. Так и появился «русский (немецкий, английский) Бог» вместо единого Бога. «Церковь живет в своем этносе», – справедливо замечает герой Улицкой.

Впрочем, своя правда и у Евгения Ермолина, протестующего против «национализации» христианства: «Избавь нас Боже от христианства чуди и мери, вятичей и кривичей».

Но его голос, как и голоса других (немногочисленных) критиков Улицкой не слышны за шумом оваций. Почему же читатель видит в Улицкой лишь мастера «семейного» романа, почему повторяет расхожие слова об экуменизме (на самом деле – антиэкуменизме) Даниэля Штайна?

Почему так мало споров, так мало дискуссий? Может быть, всё дело в магии таланта?

Текст: Сергей Беляков


Share this: