Языковая ткань Отрошенко так искусно соткана, что ни слова, ни полслова нельзя оттуда изъять, даже если слово это не для нежных ушей предназначено… Тем более, что это слово ужас до чего выразительно и эффектно: «Иди домой, становись коромыслом, жопу печке показывай». Во дворе прадеда Гриши всё шевелится и дышит, всё являет свою полноту — физическую и лингвистическую. Здесь пока ещё нет «добра» и «зла» — всё живёт нераздельно, в пушкинском контексте «равнодушной природы». Но этот мир был дан ребёнку — был принят и освоен им — и не может стать другим, ибо прошлое даётся человеку навсегда. Потому навечно останется в нём весенний «смешанный запах тёплых камней, влажной пыли и нарождающейся травы», летнее «знойное царство пчёл и стрекоз», среди которых и сам рассказчик, бывший мальчик, чувствует себя «какой-нибудь диковинной пчелой», и зимняя предлинная горка, раскатанная от церкви прямиком к подножию огромной старухи-гадалки по прозвищу Маленькая Махора. В пространстве детства творится что-то непостижимое для нас, взрослых, — нечто странное, не воспринимаемое логикой обычного «взрослого» сознания. Зачем дед ворует у бабки Анисьи её фарфоровых болванчиков? Почему латыш покупает одеколонный автомат? С какой стати глупые старухи носят жаб сумасшедшему Троне? Нам не понять. А ребёнок ничему не удивляется — ему ничто не представляется диким, нелогичным; он не видит ничего странного там, где нам видится неестественный вывих действительности. — «питерbook», 10 марта 2010. Мария Порядина. Из статьи «Пчёлы на дворе».
Писатель Владислав Отрошенко представлен в серии книгой «Двор прадеда Гриши». Это не просто рассказы о детских годах, проведенных на Донской земле. Это память о том, как мир от куполов и звезд до подвалов является ребенку, а затем и подростку, как возникает некий мифопоэтический космос, в котором связано все и вся: и смерть прадеда Гриши, и игра в поцелуи с девочкой Майей. — «нг ex libris», 4 феврала 2010. Борис Колымагин. Из статьи «Пестрый выводок “Черной курицы”»
Без упоминания о том, что сей умный и талантливый сочинитель «очень хорошо пишет», не обходится ни один критический отклик на его публикации. Но это единственный пункт, на котором критики сходятся. Одни видят в Отрошенко чуть ли не русского Борхеса, другие, напротив, считают слегка простоватым, третьи отказывают в литературной родословной — если уж сравнивать, то не с литературными, а с природными феноменами, с ярким солнечным ветром, к примеру. И, как ни парадоксально, каждый по-своему прав, ибо пишет Отрошенко не просто хорошо, а по-разному, об Овидии или Катулле не так, как о людях своего очага, о Гоголе иначе, чем о Пушкине. Стилистическое решение и даже способ соображения понятий словно бы заказывает не сам автор, а заинтересовавший автора предмет. А так как круг его интересов непредсказуемо широк («никогда не знаешь сразу, что он выберет сейчас»), то неудивительно, что Отрошенко, при самом вроде бы сочувственном отношении и критиков, и читателей, за двадцать лет присутствия в современной прозе существует без своего постоянного места. Даже в суперсолидном справочнике С. И. Чупринина «Русская литература сегодня» автор «Дела об инженерском городе», где и художества, и «русскости» больше, чем во всей нынешней патриотической прозе, зачислен почему-то по статье «Космополитизм в литературе». (Слово русскость употребляю в значении, какое имел в виду Дмитрий Сергеевич Лихачев, когда писал “О русском”). — «новый мир», №9, 2007. Алла Марченко. Из статьи «Сухово‑Кобылин: Pro et Contra»
Он говорит, что в его жилах течет пять разных кровей: русская, украинская, осетинская, греческая и еще какая-то. Возможно, взрыв крови и дает такую особенную, не похожую ни на кого прозу. Пожалуй, только на Гоголя, и то отчасти.
Персонажи заглавной повести, давшей название сборнику, — дядюшки с бакенбардами. Они так с бакенбардами и родились. А дом, в котором родились, имеет множество южных и северных углов, проходов, коридоров, включая Кавказский и иные. Отец, который дал им жизнь, вояка Первой мировой, «изрядно высохший» и «основательно окостеневший от длительности существования», месяцами недвижно сидит в каморке, откуда его извлекают лишь для того, чтобы сфотографироваться всем вместе.
Много, много чудного и непонятного в повести, пока не догадываешься, что это маленький мальчик фантазирует над фотоснимком с запечатленным на нем семейством начала того еще века, пересказывая семейные легенды и создавая их сам, расширяя пространство маленькой провинциальной жизни до масштабов мира и делая это с помощью прекрасного русского языка.
В другой повести «Двор прадеда Гриши» реальность пробивается очевиднее, заканчиваясь поэтическим эпилогом о старателе: «Старатель, старатель! Он жаждет счастья, любви и радости, и нет ему дела, где обретаются их драгоценные россыпи - в настоящем, в былом или в будущем. Он стремится туда, где они блещут ему вернее всего». Между прочим, сам автор, патриот земли своей и языка своего, схож с этим старателем. И его старания отмечены переводами, диссертациями, энциклопедическими статьями и премиями в России, Восточной и Западной Европе, Америке и Китае. В частности, автор — лауреат знаковой премии «Ясная поляна». И иллюстрации Дмитрия Крымова куда как пригодны для текстов Владислава Отрошенко. — «московские новости», № 22 (08.06 - 14.06) 2007. Ольга Кучкина. «Старатель россыпей».
Вся эссеистическая проза Отрошенко, оставаясь в рамках первичной достоверности материала, то есть оперируя лишь известными и малоизвестными фактами, несет в себе острый сюжет, что делает эту интеллектуальную прозу еще и в высшей степени занимательной. Продвинутого читателя может взять легкая оторопь. С кем только не сравнивают рецензенты автора книги (цитаты приведены на обложке). Тут и Гоголь, и Газданов, и Борхес с Гофманом, и все в роли старика Державина… (Этот казус мудро подмечает Татьяна Бек там же.) Ближе других к цели Игорь Вишневецкий: «Прозу Отрошенко в конечном итоге хочется сравнить не с другими литературными явлениями, а с природными феноменами. С ярким солнечным ветром, например…» Ветер, снежная лавина или камнепад — не суть важно, важно то, что Отрошенко действительно писатель самобытный, с прозрачным и чистым языком, которому не мешает место рождения — Нижний Дон, не стал экспериментировать с тамошним диалектом, искать подходов к новому языку, хотя еще в ранней своей вещи «Двор прадеда Гриши» показал, как бы это сделал, если б хотел. Отрошенко, несмотря на привычку к пространственным координатам, оказывающим на него сильное действие («Внутренний феномен пространства»), выбрал со школьных лет знакомый нам по хрестоматиям литературный язык, сдунул с него пыль двух веков, и оказалось, что именно такой язык более всего и подходит его эссе-новеллам. Произошло это, думаю, не случайно, природа писательского дарования Отрошенко такова, что напрямую связана с другим его дарованием — читательским. Он как никто другой знает, что книга никогда не приходит просто так. И не уходит тоже. Эта жизнь с книгой и есть сюжет «Тайной истории творений». — «дружба народов», №1, 2007. Афанасий Мамедов. «Я хочу рассказать вам…»
Владислава Отрошенко, лауреата премии Белкина за лучшую повесть, не интересует старина, потому что он берет шире: Новочеркасск предстает у него зачарованным маркесовским Мокондо. Только сто лет одиночества образовались здесь не потому, что поколения незаметно сменяют друг друга, а потому, что время застыло и размазалось. Это не очерк провинциальных нравов и не южнорусская этнография — это вечный летний полдень. — «time out», 4 – 10 июня 2007. Михаил Визель. Из рецензии на книгу «Приложение к фотоальбому».
Я на данный момент считаю Отрошенко одним из лучших прозаиков времени, настолько мне нравится то, что он пишет. — «Эхо Москвы», 22 апреля 2007. Майя Пешкова. Программа «Книжное казино».
Владислав Отрошенко на сегодняшний день в текущей русской литературе обладает самой совершенной «машиной письма». Не постмодернистской «машиной письма» ради письма, а той «машиной», из которой, согласно известному древнегреческому выражению, должен явиться знакомый по первоисточникам, а не по переписыванию Бог искусства (Deus ex mahina). — «новое время», 22 октября 2006. Александр Люсый. Из статьи «Пространство невозмутимости».
Итак, Новочеркасск, область войска Донского, XIX век, казаки, атаманы, блуждающие города, настоящее время, сны, тамбурины, фантомные книгоиздатели, древняя Пунакха, Гималаи, архивариусы. В этом номинативном ряду соединяются пространство и время, и оба имеют равные права находиться в одной категории персонажей романа Владислава Отрошенко. Можно рассуждать о том, что является правдой, а что вымыслом в пестром южном калейдоскопе, можно заняться поиском опровержений или подтверждений событий, описанных в романе, но тогда и сам читатель неизбежно попадает в круг персонажей Отрошенко, которые как раз и занимаются поиском, исследованием сна и реальности, мнимого бытия и настоящего времени, мистических легенд и странных персонажей. Роман Отрошенко — сплав всего со всем, и практически невозможно отделить что-то одно от чего-то другого и получить чистую медь или беспримесную ртуть, не разрушив при этом живого тела сюжета. <…> Сюжет любой новеллы Отрошенко из романа “Персона вне достоверности” неизбежно растворяется в небытии, в том надмирном сознании, о котором невозможно сказать, существует оно на самом деле или же только мерещится, подыгрывая читателю. Кажется, что вот-вот ухватишь ускользающую реальность, поверив объяснениям рассказчика, как вдруг он сам оказывается только голосом, только видимостью, без какой бы то ни было телесности, только сновидением. Рассуждения, которые должны бы внести в сюжет необходимую ясность и определенность, рушатся, так как опираются на мираж, вымысел, некое таинственно исчезающее и необъяснимо возникающее событие.<…> В текстах Отрошенко нет почти ничего, что можно было бы обозначить как достоверный факт. И даже реально существующий город Новый Черкасск тоже сомнителен, ибо, вполне возможно, он нам только снится. Историческое исследование походов войска Донского на Восток все же выводит читателя в Индию, но не территориальную, а Индию как один из способов миросозерцания. Мир, который опирается на сомнение и неуверенность в самом себе. Жизнь как круг молитвенного барабана, движущийся и стоящий на одном месте, вращающийся вокруг собственной оси до головокружения и потери ощущения реальности. “Кто есть я?” — этот вопрос задают себе персонажи постоянно, не ощущая своего существования не только как человека из плоти и крови, но и сомневаясь в собственноручно созданной мифологии. А есть ли жизнь, и если наше существование лишь сон, то чей это сон? <…> Вводя в повествование реально существовавших персонажей русской истории, Отрошенко извлекает их из реальности и помещает в ту же мифическую среду круговращения мнимой жизни, которая превращает их в не более достоверную реальность, чем кочующий город монголов. Персонажи Отрошенко не выпадают из времени, а впадают в него и растворяются, ощущая себя именно течением времени, процессом, состоянием, а не событием. Поэтому размыты границы “я” и “не-я”. Любое расследование персонажа приводит к обнаружению себя самого, находящегося в самом начале это процесса. Отрошенко говорит о связанности мира, о невозможности выйти из-под контроля некой неведомой силы, которая отбрасывает ее исследователя к самому началу, без объяснения причин, без предоставления возможности продолжения, возможно только раз за разом начинать с самого начала. Впрочем, начала и конца тоже не существует. Начинать можно с любой точки. Персонажи обречены бесконечно возвращаться, замыкая собой круг собственного существования, необъяснимого и мнимого бытия. — «дружба народов», №6, 2006. Галина Еромошина. Из статьи «История несуществования».
Новеллистический - то есть почти художественный - характер эссеистики Отрошенко очевиден. Благодаря ему возникает легкость, непринужденность письма. И тогда, действительно, если и не тайная история творений становится очевидной, то, по крайней мере, тайна каждого творения и загадочность каждой судьбы - что в общем-то самое интересное и есть. — «известия», 23 декабря 2005. Николай Александров. Из статьи «Самое интересное — истории людей».
Рецензию на книгу Владислава Отрошенко «Тайная история творений» при желании можно поместить как на полосе «Филология», так и на полосе «Философия», но в первую очередь все-таки она заслуживает полосы «Художественная литература». Потому что на редкость хорошо написана.
В последнее время часто можно заметить в аннотациях на книги малоизвестных авторов что-нибудь вроде: «последняя надежда русской литературы» или «внезапно появившаяся звезда, хранитель традиций, т.д.». Дальше обычно следует много страниц ничем не примечательного текста (если только он не окажется вдруг совсем ужасным). К удовольствию читателей, Отрошенко таких характеристик нигде не получал, хотя чего-то подобного он, пожалуй, заслуживает.
Сказать про Владислава Отрошенко что-либо определенное помимо того, что он очень хороший прозаик, сложно. Он ускользает от читателя, не попадая ни в географические, ни в жанровые, ни в мировоззренческие рамки. Где-то между Москвой и Римом, между Шопенгауэром и индийской философией, между эссе и новеллами («эссе-новеллы» - авторское название для текстов книги). На ум сразу приходит один из героев этих эссе-новелл, Николай Васильевич Гоголь, который писал в Италии поэму о России «Мертвые души»… Отрошенко комментирует разные сюжеты литературной истории в соответствии со своими представлениями о сути дела, во многом замешанными не только на личном опыте, но и на учении о Мировой Воле большого немецкого пессимиста Артура Шопенгауэра. Суть дела обычно оказывается не вполне очевидной, скрытой под наслоением различных феноменов. Автор проникает сквозь это наслоение легко и красиво, вооружившись иронией и внятностью мысли. В результате чтения возникает ощущение, что это не умный Отрошенко добрался до всяких интересных штук, но сам читатель: автор щедро, но скромно дарует ему иллюзию самостоятельности. <…> Порой тексты начинают напоминать настоящий интеллектуальный детектив, притом замешанный на исторических фактах, имеющий четкую основу в реальности. — «нг ex libris», 1 декабря 2005. Иван Аксенов. Из статьи «Критика чистого Отрошенко».
Произведения московского прозаика донских корней переводились в США, Италии, Венгрии, Сербии, Словакии, Китае. Как только не называли Отрошенко – и «русским Борхесом», и «русским Павичем», и последователем традиций Пушкина и Гоголя, постмодернистом, выразителем юнгианских архетипов коллективного бессознательного, представителем философской прозы, утонченным мистификатором, «блаженным шептуном»... Ведь его творчество воспринимается в контексте не одной, а нескольких традиций.
«Персона вне достоверности» состоит из пяти повестей, каждая из которых – цельное самостоятельное произведение. Но они объединены в одно целое жанром романа и перипетиями многоуровневого сюжета. Персонажи переходят из одной повествовательной ситуации в другую, меняя свои обличья, как маски. И сама книга напоминает фантасмагорию, сюжеты которой построены на множественных разоблачениях, на целом ряде непредвиденных поворотов событий, где в каждой фразе – намек на интригу.
Эта смесь фантастики, хроники и детектива отражает два временных периода: начала ХХ и начала XIX веков. Время и пространство, по Отрошенко, – иллюзия, которая существует лишь в сознании людей и за счет этого имеет право на жизнь. И чем больше людей в эту иллюзию верят, тем она реальнее. Например, иллюзия начала века существует в головах всего человечества, и это определяет ее достоверность.
Загадка, расследование которой ведется в первой повести (по одному и тому же адресу одновременно размещается и книгоиздательство некоего г-на Кутейникова, и французская фотография Жака Мишеля де Ларсона, причем обе конторы яростно отрицают существование друг друга), в последней повести обретает масштабность необозримых просторов Государства Российского. В районе Новочеркасска вдруг обнаруживается не вписывающийся в реальную картину мира кочующий город Каракорум, где живет владыка Монгольской империи, карта которой абсолютно идентична карте Российской империи. Причем монгольский император Туге не признает существования императора Александра, а тот о Туге и подавно не слыхивал. Как говорится, во что веришь, то и есть. Поэтому исторические факты становятся правдоподобной информацией, а сам автор и его герои – персонами вне достоверности.
Многообразие выдумок о реальных событиях создает сложный, волшебный мир; цифры, даты и факты, попадая в фокус старого фотоаппарата, обретают маскарадные черты, вроде накладной бороды и усов из французской лавки Жака де Ларсона; рассказы из формы письма или архивного документа превращаются в воспоминания или сны, а сам автор – в затейника-кукловода, умело применяющего «фишки» литературной игры: монтаж, коллаж, имитацию, стилизацию, аллюзию. — Интернет журнал «e-motion» (Украина). www.e-motion.com.ua 2005 г. Юля Музычкина. Из рецензии на книгу «Персона вне достоверности».
Самое смешное — у Отрошенко есть все, что считается пропуском в бестселлеры: идеи, коим стоит позавидовать мэтрам фэнтези, зачатки интриги не хуже любого популярного детектива, налет мистики, постмодернистская игра, юмор плюс философская дерзость и стиль, каких ни в одном бестселлере не сыщешь.
<…> Веселое расшатывание фундаментальных (или банальных?) представлений о мире, экспериментирование с его законами и порядком, с пространством, временем, снами и явью для современной литературы не новость. Этим шалят в разного рода фэнтези. О возможности совершенно иного мироустройства то ли фантазировал, то ли философствовал Станислав Лем в своих небеллетристических книгах. Зыбкость, двойственность реальности, перетекающей в нечто абсолютно нереальное и вместе с тем неотразимо ощутимое, неопровержимое, мы встречали и у Кафки, и у Кобо Абэ. Теперь вот гимнастику для воображения в весьма оригинальном и завораживающем варианте предлагает Владислав Отрошенко. Его «Персонаж вне достоверности» отнюдь не эпигонство, не подражательство. Это самостоятельное параллельное открытие, это следование неувядающему завету истинных сказочников и реалистов: «Когда учу, забавляю, когда забавляю, учу». Чему можно научиться, читая такую книжечку? — спросите вы. А вы возьмите ее в руки, отложив очередной опус какого-нибудь «лидера продаж». И вспомните старого ученого, знатока античной мифологии, который отнюдь не ради парадокса и эпатажа настаивал, что воображение — это тоже форма, способ познания сущего. — «липецкая газета», 2 сентября 2005. И. Неверов. Из статьи «Гимнастика для воображения».
Пять коротких повестей, объединённых в единый цикл, убеждают в том, что русская литература никуда не делась, а вот она – сияет чистыми своими гранями, удивляя и радуя бесконечно. Если попытаться определить жанр, в котором пишет Отрошенко, то очень легко растеряться: с одной стороны, в прозе присутствуют элементы мистификаций, исторических анекдотов, серьёзных исследований и так далее; с другой – филигранная точность, гоголевская живописность, набоковское энтомологическое внимание к стилю. В повестях фигурируют странные личности – носители удивительных профессий: архивариус, жалонёр, тамбурмажор. Один из героев читает лекции на русском языке в Бутане перед тибетскими монахами. Монахи воспринимают происходящее как медитацию. А ещё можно из 1915 года запросто позвонить в 1913-й. Владислав Отрошенко неудержимо фантазирует, тонко балансируя между реальностью и вымыслом, утверждая, что «не существует прошлого и будущего, а есть только одно неделимое и вечное Настоящее. В силу чего не только вещи, но и люди, события, действия обладают божественным свойством неисчезновения». Сон и явь, реальность и иллюзии тесно переплетаются в прозе Отрошенко. И, как мне кажется, всеми своими выдумками, фантазиями, увлекательными играми с разумом и сознанием читателя, Владислав Отрошенко (лауреат множества премий, книги которого переведены в США и Европе) убеждает нас в том, что делить жизнь на вымысел и правду – скучно, глупо и не нужно. — Информационное агентство «сибинформ», 1 декабря 2005. Сергей Анисимов. Из статьи «Есть только миг».
Пять повестей книги Отрошенко “Персона вне достоверности” не отдельны, не связаны, а как бы смежны. Их персонажи не перетекают из одной в другую, а толкают один другого, как бильярдные шары. И уже на середине первой же повести, когда военный историк пишет письмо из 1915-го в 1913 год, читатель машет рукой на логику и здравый смысл и просто начинает завороженно следить, как автор перекатывает эти блестящие разноцветные шары по зеленому ковру донских степей затейливыми, точно отмеренными ударами. — «time out», 21-25 февраля 2005. Михаил Визель. Из рецензии на книгу «Персона вне достоверности».
Владислав Отрошенко играет в какие-то такие замечательные литературные игры, которые могут отчасти напомнить, конечно же, о Борхесе. Вот где-то на юге России, в низовьях Дона существует некий блуждающий город. Те, кто пытается по картам его найти, никогда не могут в этой точке его обнаружить. Очень странно это инженеру русской армии Франсуа де Воланту: ну как же иметь дело со страной, в которой города блуждают?
Владислав Отрошенко следует традициям двух русских классиков - это, конечно же, Андрей Платонов и Юрий Тынянов. Сразу вспоминается поручик Киже, не существовавший, в связи с этим блуждающим городом. И вспоминается Андрей Платонов, потому что в его "Епифанских шлюзах" существование иноземного, иностранного взгляда на те странности, которые происходят в России, перекликается с тем, что делает в этой повести Отрошенко.
Мне очень интересно, почему вдруг вот такое историческое зрение открывается? Может быть, прошлое - это наше будущее, как кто-то сказал? Или для того, чтобы понять наше настоящее, нужно внимательным образом рассмотреть наше прошлое? Это соответствует поискам, может быть, пути России или ее идентичности. Мы все в этих поисках участвуем, а вот прозаики участвуют именно так. — радио свобода, 14 апреля 2005. Наталья Иванова. Передача «Человек Дня».
У Отрошенко (который сам похож на казака, только переодетого итальянцем) есть свое географическое пространство. Это Небесный город Новочеркасск, который не лучше и не хуже того, что есть, а просто его хитрое отражение со всем, что в нем есть – с Вознесенским войсковым собором, с улицами и переулками, с огородами и заборами, а также будкой на выезде. Именно в этом чудесном городе происходит вся проза Отрошенко. — «книжное обозрение» №7, 21 февраля 2005. Владимир Березин. Из статьи «Донские колесные турусы».
Его рассказы и повести «Двор прадеда Гриши», «Персона вне достоверности» и другие являются своего рода антиподом шолоховского видения казачества. Казаки Отрошенко – это русские самураи со своей особой эстетикой и сопутствующей ей неслыханной гордостью. — «российская газета» №225, 7 октября 2005. Павел Басинский. Из статьи «Персона вне достоверности».
Отрошенко, затрагивая «проклятые вопросы» человечества о предназначении человека, о жизни после смерти, пишет обо всем этом без трагического надрыва, без нервных припадков отчаяния, а как-то легко, спокойно, свободно, как будто добродушно улыбаясь в ответ на удивление читателя, захваченного неожиданными поворотами сюжета. — «ex libris» №27, 28 июля 2005. Анастасия Башкатова. Из статьи «Жизнь как достоверная иллюзия».
Достояние и находка в последние месяцы — это, на мой взгляд, блестящие проза и эссеистика Владислава Отрошенко. Он мне оказался очень близок этой едва уловимой улыбкой, вспыхивающей там и сям во фразе, — очень редкое для прозаика качество. — «литературная газета» №45 – 46, 2 – 8 ноября 2005. Дина Рубина. Рубрика: «Колонка на троих».
Пограничность и недопроявленность — ключевые слова для Отрошенко. Его новая книга «Тайная история творений», подобно гробу Магомета, тоже парит в воздухе — между эссеистикой и беллетристикой, повествованием и исследованием, между Россией и Италией, наконец. — «time out», 22—28 августа 2005. Михаил Визель. Из статьи «Повестификатор».
Никто — повторяю: никто — не писал до него по-русски столь обезоруживающе легко и одновременно счастливо. Русское веселье вообще не бывает легким, а значит, и до конца счастливым. Не бывало оно таковым и в литературе — до Отрошенко.<…>
В цикле миниатюр «Двор прадеда Гриши» и замечательном рассказе «Старуха Тамара» мир родовых тотемов оживает.
На «Дворе прадеда Гриши» обитают не только сам бессонный хранитель пчелиного улья и как бы его бог прадед Гриша. Есть там и горбатый трехсотлетний дед Семен, питающийся углем и живыми раками, сам когда-то царь раков с громадными, превратившимися по прошествии многих лет в вислые руки клешнями, про которого доподлинно известно следующее: «Однажды Семен-горбатый так сильно замаялся от жары, что ему стало невмоготу ползать по суше. Он кувыркнулся в колодец вслед за ведром — одни только сапоги мелькнули. Во двор он больше не возвращался — уплыл в Бакланцы к своим ракам...» (это место уже цитировали писавшие об Отрошенко, но удержаться от нового цитирования трудно: так убедительно-просто сказана неправдоподобная вещь). Есть и дочь Гриши и прабабки Анисьи — кикимора бабка Муха, безропотно залезающая по приказу домового в свою «темную могилу». Но как жизнь, так и смерть их, «живших и труждавшихся на этой земле», нестрашна. Как нестрашен лежащий на дне Мертвого Донца и высылающий к старухе Тамаре очеловеченных рыб ее муж карлик Ермолай. Животное царство степи поддерживает своей круговой порукой память рода, в которой, как в утраченной сияющей точке из эссе о Гоголе,— «там, в твоем настоящем пребывает вовеки немеркнущий свет, там вечный праздник нашего воскресения» (слова, заключающие «Двор прадеда Гриши»).
«Новочеркасские рассказы» содержат в себе иной ракурс. Как и во «Дворе прадеда Гриши», повествование — от первого лица. Но «я» поставлено в историческую перспективу 1960—1970-х годов, хотя фокус и слегка размыт намеренными анахронизмами. Перед читателем рассказ о становлении сознания мальчика в выстроенном по классицистскому, начала ХIХ века плану среди палящих степей Новочеркасске — южнорусском Петербурге, задуманном как столица Донского края, да после революции потерявшем свой высокий статус. Рассматриваемые в утренний телескоп из Новочеркасска ближняя река Аксай и дальний Дон у «пестрого края утренних небес», городские сумасшедшие и юродивые, бормочущие над разморенными жабами, стекающие к Аксаю улицы и тенистые сады, носящие в речах жителей дореволюционные еще названия (как мне это знакомо по соседнему Ростову!), дивный Войсковой собор (где когда-то служил и мой предок), колядки и попевки (их слыхал в детстве и я), азы любовной грамоты, таинственный бледнокожий латыш, обладающий колдовской почти сексуальной и интеллектуальной притягательностью для веселых соседок-«блядушек» (на деле же — карточный шулер, обыгрывающий командировочных офицеров), «поп Васёк», грозящий звездам при известии, что и его церковь скоро превратят в планетарий (отголосок антирелигиозных прожектов Хрущева), никогда не появляющаяся на людях попадья Анюта, чье лицо обезображено шрамом,— предмет первой пылкой, рыцарственной влюбленности героя, и много еще, чего не пересказать. Но за дивным, по-стихотворному, с кочующими мотивами и образами, плавным ритмическим языком изложенным повествованием — чего стоит одно описание места, где живут бесприходный поп и его попадья: «Само это пространство за оградой, застывшее, сумрачное, пропитанное запахом плесневеющих кирпичей и затопленное сонной тишиной, манило меня своей непричастностью окрестному подвижному миру»,— видна бесконечная благодарность времени, полному не осознанных до конца возможностей и превращений. <…>
Слияние пресловутой литературности со стихией мифа происходит в маленьком, меньше чем на сто страниц, романе Отрошенко «Приложение к фотоальбому» — самой фантасмагорической семейной хронике, написанной когда-либо по-русски. Повествуемый, как и «Персона вне достоверности», лицом, находящимся вне времени где-то «в Королевстве Бутан», роман этот переворачивает отношения материнства, отцовства и сыновства. Многочисленные братья Малаховичи, годящиеся по разнице в возрасте друг другу в отцы и дети, отстраненно именуются «дядюшками», в то время как отец их, бравый новочеркасский казак Малах, затерян по возвращении с мировой войны где-то в семейном чулане в пыли и безмолвии, а матушка Аннушка словно и лишена вовсе способности стареть. Все они одновременно и родители, и дети, и восприемники друг другу. А историческое время — излюбленные Отрошенко 1910-е — едва ли более исторично, чем тот же период в «Персоне вне достоверности». Есть, наконец, и воплощенная противоположность неразделимого родового Единого с его чередой взаимопревращений — хозяин странствующего цирка грек Антипатрос (!), подлинный отец одного из Малаховичей: «самого лучшего в мире дядюшки» Семена. Сцена соблазнения им Аннушки — одна из наиболее смешных в стремительном романе, образец пиротехники лирического воображения, когда оно — проявленное — пристыжает унылое правдоподобие:
«Он взбежал по высоким ступенькам к парадным дверям, распахнул обе створки и вошел — в белом фраке и синей чалме, украшенной алмазным пером; из ушей его изливались голубые струйки огня; сотни дивных жемчужин, точно крохотные планеты, вращались в его усах: они озаряли весь его лик едва уловимым сиянием, нежно искрились, расточая свой перламутровый блеск, и при малейшем движении мага ярко вспыхивали разноцветными огоньками, мгновенно выстраиваясь в диковинные созвездия. Аннушка просто остолбенела от изумления, завидев своего красавца. Она хотела было рассказать ему обо всем, что приключилось с Малахом, но не успела промолвить двух слов, как он замахал руками и знаками ей показал, что ему уже все известно. В доказательство этого он взял свою голову, приподнял ее так, что она совсем отделилась от тела, тихонько встряхнул ее — представляете? — он встряхнул ее как шкатулку, и она вдруг разинула рот и голосом самого Малаха протяжно закричала:
— Ура-а-а-а!
А потом он приблизился к Аннушке, наклонился к ней и негромко сказал:
— Есаул совершенно прав, драгоценная Аннушка... Твой Малах не вернется с войны.
Он произнес эти горестные слова с таким любовным волнением и с такой изысканной нежностью, что Аннушка тут же и обомлела. Грек подхватил ее на руки, отнес в спальню».
А окрест этого волшебства — как сказано в одном из “Пасхальных хокку” Отрошенко —
Полуденный зной в степи.
Корова неспешно лижет
Сарматской Бабы гранит.
Прозу Отрошенко в конечном итоге хочется сравнивать не с другими литературными явлениями, а с природными феноменами. С ярким солнечным ветром над равнинами Нижнего Дона, например. Вроде бы и плещет в степных тополях, да и нет его. А среди современных русских прозаиков и вовсе нет на Отрошенко похожих.
И это хорошо. — «октябрь», №10, 2001. Игорь Вишневецкий. Из статьи «Неуловимое отсутствие».
Жизнь, биография наделили Владислава Отрошенко необыкновенно ярким, выигрышным для литературы материалом, подарили ему "натуру", которой восхитился бы сам Феллини: степной знойный юг России с каменными сарматскими бабами на курганах, открытый во все стороны - к сербам-братушкам, на Азов и Кавказ, к надменной Северной Пальмире; казачья столица Новочеркасск с крутыми улицами, кривыми домами, зеленью дворов и палисадников, террасами Атаманского сада и фантастическим, необъятным домом, в котором доживает век прелестная есаульша Аннушка, и — самое яркое, бесценное, дарованное литератору жизнью — люди, населяющие этот мир, от "казачьего Бонапарта" атамана Платова до казачьей элиты начала века и, ближе к нам, до Лёсика, Трони, бабушки Анны, красавицы Анюты со страшным шрамом на щеке и самого бессмертного прадеда Гриши. Впрочем, у жизни богатств хватает на всех, она каждому отваливает с лихвой выигрышного и неповторимого материала, да не каждый способен его разглядеть, восхититься и воспроизвести, а еще лучше — преобразить в слове. Владиславу Отрошенко это удалось. Факт. <…> Повести, объединенные названием "Персона вне достоверности", и роман "Приложение к фотоальбому" (в свою очередь, связанные между собой ажурными мостками), охватывающие исторический период от конца восемнадцатого века по начало двадцатого, хронологически отдалены от автора. Эта временная дистанция блестяще обыгрывается им: владея некоей информацией — семейными альбомами, родовыми и общинными преданиями, обогащенными работой в архивах и библиотеках, публикациями в дореволюционной прессе, частной перепиской, мифом, разлитым в воздухе российского юга, — Отрошенко с демиурговым полновластием и свободой распоряжается этим богатством. — «дружба народов», № 2, 2001. Александр Эбаноидзе. Из статьи «Дерево твердых пород».
Реальность в текстах Отрошенко расслаивается, становится странно многомерной и зыбкой. Попытки ее зафиксировать превращаются в дикие коллажи, именно что палимпсесты, и тексты, – написанные персонажами Отрошенко – превращаются во что‑то решительно непредсказуемое, теряют всякую возможность говорить прямо. Более того, окружающая действительность начинает просвечивать и становиться куда более яркой и удивительной, чем обычно. В повести «Двор прадеда Гриши» в казачьей станице живет ведьма, а у ведьмы в доме живут черти и жарят для нее семечки. Семечки эти ведьма продает. В сарае за домом живет горбатый дед Семен, который был царем речных раков, но с тех пор клешни у его превратились в руки, только очень большие. Они ими любит откусывать головы курам.
Когда Отрошенко начинает работать с историческими фактами, тут вообще начинается невесть что. У автора очень сложные отношения со временем: кажущиеся одновременными, события существуют «на самом деле» в разных временах – впрочем, и «самое дело» размножается, как если бы поставили друг напротив друга два зеркала. А реальность – то, что между зеркалами и вокруг них <…> Может показаться, что Отрошенко с его дематериализацией действительности близок Пелевину. Да и рассказчик в отрошенковских повестях регулярно оказывается в гималайском Королевстве Бутан, цитадели вдохновенного буддизма и архаики. Но близость мнимая. Отрошенко и Пелевин – люди одного поколения и, вероятно, одни и те же книжки читали. Однако проблемы они ставят разные и решают их по-разному <…> Почти во всех текстах Отрошенко действие происходит на Дону, – в основном, в Новочеркасске. Это особый Новочеркасск, где имеется бензозаправочная станция «Криница Гефеста» и выходит казачий журнал по фотографии «Фотографический курень». Яркий и стилизованный – предвоенная Россия дает для этого богатые возможности. Отрошенко чувствует вкус провинциального газетного стиля, приводит документальные якобы заметки, подтверждающие правдивость его сюжетов, чуть-чуть сдвигает акценты – и газетные листки открывают дорогу к великому удивлению.
Отрошенко почувствовал, – кажется, сильнее всех в современной русской литературе – пограничную и мифологическую природу казачества. Его казачество условно, но в прозе в самом деле учтена фольклорная традиция, – например можно упомянуть легенды про атамана Матвея Платова, которые еще у Лескова в «Левше» отзываются. Отрошенко вообще сравнивают с Гоголем и Лесковым. На то есть основания: склонность казачества – правда, уже запорожского – к созданию собственной мифологии в «Тарасе Бульбе» заметна очень хорошо. Казачество – субэтнос, существующий в ситуации напряженного межкультурного взаимодействия. Ясно, что такой расклад чреват формированием эклектичных мифологий. Может появиться литература, в которой эклектичная мифология становится моделью многослойного и развивающегося мира, отдельные части которого относительны, а все вместе вовлечены в осмысленное движение. Таковы литературы Латинской Америки или, например тексты авторов избывшей Югославии. У Отрошенко, правда, казачий антураж несколько более декоративен, чем негритянские культуры у Карпентьера или мистика вымирания и выживания в романе «Сто лет одиночества». Но декоративность не отменяет глубинной подлинности. — Интернетжурнал «поле. ru» – 23.02.2001. Илья Кукулин. Из статьи «Пергамент без амальгамы».
«Отрошенко называют чуть ли ни «русским Борхесом», но в этом преувеличении есть справедливый восторг его захватывающим стилем». — «домовой» № 3, 2001. Алексей Мокроусов. Рубрика: «Что читают».
Отрошенко, судырь ты мой, не гриб, а цвет папоротника; иные абзацы его так хороши, что только вслух читать и дивиться, до чего же складно. Кому писать второй том «Мертвых душ»? – Отрошенке, больше некому. — «афиша», №14, 17 – 30 июля 2000. Лев Данилкин. Из статьи «Вести из Бутана».
Судя по фотографии в «Русском переплете» Владислав Отрошенко далеко еще не пожилой человек. Но тогда становится непонятным, как он успел освоить такую гигантскую территорию письменной культуры? Позвольте, он цитирует источники и авторов, которых даже ваш покорный слуга, профессиональный филолог с тридцатилетним стажем, в жизни не читал! И сознаться в этом не стыдно, потому что культурологическая оснащенность головы Отрошенко лежит за пределами вообразимых человеческих способностей. Десятки, сотни имен и названий! «Упанишады», «Авеста», римские первоисточники, личная переписка, скрупулезно точное воспроизведение биографий и реалий жизни своих персонажей - и при этом абсолютная внятность изложения, умение разменять загадку художественной личности на демократическую монету общего понимания. Помимо того, что читать Владислава Отрошенко поучительно, читать его еще и безумно интересно. Это "вкусные" тексты, если читатель понимает, что я хочу сказать. Они проглатываются, как яичный желток. Они изящны, композиционно отбалансированы, стилистически выверены, сюжетно самодостаточны. И при этом - почти разговорны. — Интернетжурнал «русский переплет» www.pereplet.ru 27. 11. 2001. Валерий Сердюченко. Из статьи «Тайные писательские биографии Владислава Отрошенко»
Выход сборника «Персона вне достоверности» становится для Отрошенко первым (в России) выходом из контекста (даже обложку в лимбусовской серии «Мастер» делают нестандартной, более пестрой, чем обычно) — и впервые предъявляет его мир цельным и подробным. Сначала комментарий (ключевое для Отрошенко слово) к происходящему в тексте кажется мудреным и квазинаучным, но постепенно за книжной «действительностью» вырастает настоящая Жизнь, чудесная и фантастичная, легкая и увлекательная, а рассказ о ней, кажется, достигает тех «лучезарных высот искусства, выше которых простирается сфера чистейшего идиотизма». Движутся в едином марш-параде тамбурмажоры и литавристы, книгоиздатели и фотографы, лейб-сотники и есаулы, вечный Малах со своей Аннушкой и их бесконечные дети-дядюшки, заезжий грек и русско-американский шулер-профессор. Итальянцы, выпустив «Персону…» в 1997 г., поставили автора в один ряд с такими «мистификаторами и мифотворцами», как Итало Кальвино и Хорхе Луис Борхес. Однако уж чего у Отрошенко нет, так это холодного интеллектуального универсализма. Он не уходит из своей милой старой Новороссии, из родного казачьего Новочеркасска и окрестных поместий и пасек, как местный Рудый Панько. И готов рассказывать нам свои истории снова и снова, как его герой — просветленным бутанцам в дзонге Пунакхи. — Интернетпортал «энциклопедия отечественного кино» www.russiancinema.ru Алексей Востриков. Хроника. Литература. Май 2000 г. Из рецензии на книгу «Персона вне достоверности».
Один из талантов свежей генерации — Владислав Отрошенко, чья первая на родном языке книга названа не без программного вызова «Персона вне достоверности» (С.-П., Лимбус-Пресс. 2000). На самом деле проза эта достоверна и натуральна, — но персональная правда писателя настояна на травах сказки, карнавала, феерии и розыгрыша. Времена здесь движутся наперегонки ("бегом-кувырком кто куда", как сказал бы автор): в каждом сочинении Отрошенко свободно уживаются разные эпохи и несинхронные вещицы. Обилие трагикомических лиц. Сочный, экспрессивный, с южнороссийской искрою язык. Образы просты и гиперболичны, как явления природы: гроза, наводнение, радуга. Это как в профессиональной живописи наива: любая шарманка, или тюбетейка, или юла с огоньками, а также саквояж, костыль или картуз — становится вещим знаком бытия, уликою авторской детскости и премудрости. С кем только Отрошенко не сравнивали: от Гофмана до Борхеса и от Гоголя до Газданова! Можно найти образно-ритмические корни и в Ветхом Завете. А можно и в мультфильмах моего любимого Норштейна. — «общая газета», № 43, 2000. Татьяна Бек. Рубрика: «Книгочейша».
Отрошенко наглядно показывает зыбкость грани между постмодернизмом (понимаемым как изощренная интеллектуальная игра с архетипами) и магическим реализмом, а его донской колорит куда легче и органичней, чем у Виктора Пелевина (преследовавшего, впрочем, иные задачи), сопрягается с буддистским, масонским и любым другим. — Интернетжурнал «вавилон», июнь 2000, www.vavilon.ru. Дмитрий Кузмин. Рубрика: «О новых книгах».
За словом Владислава Отрошенко стоит зрительное и чувственное представление, некая первоначальная страсть, еще не растраченная во времени энергия. Энергия слова, не захватанного и не замученного человеком нынешнего века. <...> Миф Отрошенко не подлежит критике с позиции исторического соответствия — это чудесное свидетельство бытия». — «москва» № 1, 2000. Капитолина Кокшенева. Из статьи «Заколоченное окно».
Тексты Отрошенко имеют шанс понравиться, и сильно не только самым умным из числа поклонников Пелевина — то есть тем, кого интересует игровой и философский аспект его книг, а не модные штучки и простоватые цитаты — но и серьезным любителям, скажем, позднего Набокова или Борхеса, с которым сравнительно молодого автора навязчиво сравнивают критики. Есть еще кое-что странное: Отрошенко — натуральный потомок донских казаков, и все его культурологические игры лежат в этом, совсем не привычном поле. Вообще, Отрошенко мастер мистификации — ложные ссылки и отсылки, упоминание вскользь совершенно фантастических персонажей и как бы фактов сделали бы честь даже Милораду Павичу — еще одному теоретическому собрату по перу. Кроме того, он изумительно миргинализирует художественное пространство, наводняя его людьми страннейших профессий и родов занятий, выписывая изящные, но совершенно необъяснимые временные и пространственные петли, повествуя о литавристах, жалонерах и великих тамбурмажорах. И последнее: Отрошенко очень хорошо пишет — сложно, красиво и странно. Без этого языка сюжеты казались бы причудливыми нелепицами, а так иногда они просто пропадают из поля зрения читателя, который наслаждается тем, как слова соединяются друг с другом в необычные конструкции, которых до сих пор мы вроде и не встречали. При этом становится совершенно неважным, сказку мы читаем или хронику, в которой исключительно правда, ничего кроме правды. — «эхо москвы», передача «Книжечки», эфир от 19 сентября, 2000. Антон Долин
Эти рассказы хочется перечитывать, пересказывать, хочется самому поехать в тот самый Новочеркасск и там отыскать героев, войти в удивительную игру жизни... И, конечно, обмануться. Ведь пишет Отрошенко о Новочеркасске, но силу его проза берет не из обстоятельств жизни южного городка, в котором, может статься, вовсе и нет таких людей и не сплетаются события с такой пленительной легкостью. Сила этих рассказов в том, что за ними стоят глубина мысли и уникальная по своей меткости описательность. Сила в языке, необыкновенно свободном и плодородном, как южная почва, порождающая с одинаковой щедростью пьяный виноград и поразительные таланты». — «учительская газета» № 30, 2000. Дмитрий Крылов. Из статьи «Не верьте в красные мухоморы: Миры Владислава Отрошенко».
Остановлюсь на “Новочеркасских рассказах” Владислава Отрошенко. Нищая роскошь детства - тема не новая, однако юный герой Отрошенко обладает удивительной способностью видеть таинственные элементы провинциального пейзажа. “В башенке у Трони, в круглой каменной комнате, где едва помещались табуретка и стол (на нем Троня спал), я был много раз. Мне нравилось сидеть там среди ясного жаркого дня в полумраке и смотреть на улицу через узкие - шириной в две ладони - окна без стекол. Все отсюда выглядело иначе. Все казалось далеким, неузнаваемым и вместе с тем необыкновенно отчетливым, словно я смотрел с обратной стороны в телескоп, пользуясь его подспудной, удаляющей силой”. Окна без стекол есть метафора детского праздного зрения, наблюдающего действительность из “домика” собственного “я”, - и зрение это поэтично. Для героя "Новочеркасских рассказов" обычная взрослая жизнь как бы отсутствует, зато его завораживают странности, “особые приметы” вещей, которые взрослым с их заботами и серьезными понятиями о существенном кажутся пустяками. Для мальчика городской сумасшедший Троня - бессмертный сказочный персонаж, и герой не случайно влюбляется в юную попадью Анюту - за шрам, что уродует ее красивое лицо. Важно то, что неважно, - вот формула детства, она же формула искусства. Обаяние “Новочеркасских рассказов” - в периферийных пустяках. — «дружба народов» №1 2001. Ольга Славникова. из статьи «Произведения лучше литературы».
Все образы в повествованиях Отрошенко “моторные”, как в страшных чудесных сказках Гоголя. В движение приходит весь предметный мир, но мистицизм взрослого человека, порой мрачный, ни за что не сроднить с мистическим виденьем детским, где царят только удивление и радость бытия. Пошло называть это “фантастическим реализмом”. Все реально настолько, насколько реальна человеческая жизнь <...> “Двор прадеда Гриши” — образец русского рассказа о детстве. Про жизнь сказать после такого чтения бывает нечего, хочется только, как ребенку, слушать и слушать, становясь в ней очарованным странником. — «общая газета» №6, 1998. Олег Павлов. Из статьи «Жизнь при дворе прадеда Гриши».
У В. Отрошенко нет ничего лучше уже написанного, и достиг он в художестве, в искусстве еще не покорявшейся другим вершины. Однако же его прозрение, а потом и озарение, когда все воздушные нити чувств обрели форму, словно соткались в ту ни с чем не сравнимую материю языка, в его прозу, проплыли над литературой наподобие шаровой молнии — бесшумные, в немоте своего напряжения, неприкаянные, исчезающие неизвестно в каком времени. — «октябрь» №7, 1998. Олег Павлов. Из статьи «Господин сочинитель».
Отрошенко — блаженный шептун, и если относить его к современности, то не иначе, как к тому кругу писателей, у которых вымысел, сплетенный с достоверностью, есть способ создания своего, вневременного мира, поэтического, надмирного созерцания, что ни на есть пушкинского, русского в своей эпической природе. <...> “Персона вне достоверности” сочинялась с жизненной долготой. Это опыт, извлеченный Отрошенко из души будто б жемчужина, и рассказывается он в необычной форме не литературы, а литературной реальности. — «литературная газета» №15, 1997. Олег Павлов. Из статьи «Господа казаки».
Знойный степной полдень, полуслепая, грезящая наяву старуха, плывущие очертания курганов, зыбкие, как марево, воспоминания‑видения — ничего более, перед нами же вся жизнь промелькнувшая... И всего‑то на трех журнальных страницах! (“Старуха Тамара”, “Октябрь”, №6, 1997).)
Или опубликованная в журнале “Ясная Поляна” небольшая повесть того же автора, составленная из новелл: “Двор прадеда Гриши”, по поводу которой и вправду “нечего сказать” (да и не надо). Кроме одного: отличный русский язык! Просто это надо читать. — «литературная газета» №40, 1997. Гелий Ковалевич. Из статьи «В тумане по минному полю».
Владислава Отрошенко называют “мистическим реалистом”. Обладая отчетливой суггестией, он дополняет эту “плоть и кровь” сновидений головокружительными играми ума и расчета, причем головокружение ставится автором как задача. Автор сведущ в восточной духовности, и момент озарения для него та цель, которой он последовательно и методично добивается в своих повествованиях. К концу текста читатель “обезврежен” настолько, что удар по его сознанию высекает из него искры. Искры не искры — но мастерству “мистического реалиста” отдаешь должное. —«радуга» (Таллинн) №2, 1997. Лариса Ванеева. Из статьи «Мистический реалист».
Интрига в прозе Отрошенко имеет свойство рождаться и развиваться на уровне каждой фразы, а изысканно усложненная стилистика является единственно возможной для описания и погружения в мир, открытый автору. Эта проза, собственно, об искусстве жизни и смерти. Детский восторг писателя перед чудесами, случающимися на каждом шагу, яркая карнавальность одежд и событий, истинная вера в волшебность слова — вот лишь некоторые внешние ее черты. — «дружба народов» №11, 1996. Игорь Кузнецов. Из статьи «Египетское утро».
О чем бы ни писал Владислав Отрошенко, этот темпераментный сочинитель, уже снискавший признание и элитарных столичных критиков, и зарубежных издателей, за спинами его персонажей прячется насмешливый плут, комедиант, фанфарон, выдумщик и проказник — человеческое дитя, преисполненное беспечности и мудрости. Журналисты, критики и литературоведы, словно близкие родственники, похоже, обеспокоены лишь одним: как назвать писателя. То чистейшего постмодерниста, то совершенно далекого от постмодернистского сознания мифотворца видит в нем “Независимая газета”; утонченным мистификатором считает его “Сегодня”, а “Московские ведомости” представляют его читателям как выразителя архетипов коллективного бессознательного; русским Борхесом отрекомендован он в американском журнале “The Literary Review” и мастером философской прозы в итальянской энциклопедии “Le Grandi Opere”<...> Творчество Владислава Отрошенко воспринимается в контексте не одной, а нескольких тенденций. Это литература южнороссийского темперамента, романтической субъективности, ирреальной модальности и феерической праздничности. — «москва» №1, 1995. Дмитрий Пэн. Из статьи «Грамматика и метафизика одного аттракциона».
Культурный род, начинающийся с новых прозаиков, источником своим имеет восстановленный смысл. Именно так написан «Двор прадеда Гриши» Владислава Отрошенко — повествование, ведущееся в восстановленном смысле, «на языке любезного... дитя», лепечущего «с веселой беспечностью о старости, смерти и разрушении». Вещи, звери и люди проходят без различения через любовь ребенка. — «литературная россия» №52, 1994. Капитолина Кокшенева
Писатель Владислав Отрошенко с первых своих рассказов выбрал неожиданную точку отсчета — попытался воскресить в себе мифотворящее детское сознание. В цикле новелл «Двор прадеда Гриши», деды, прадеды и совсем уж невероятные деды прадедов рассматриваются глазами ребенка, не ведающего о своем взрослом двойнике, — не вспоминаются, а вечно живут в некоем неподвижном густом времени. От этого они становятся сказочными персонажами, их нехитрый станичный быт и черты характера приобретают эпичность — словно перед нами герои Саг и Вед, мифов Греции и Рима. <...>В рассказе «Старуха Тамара» Отрошенко доводит свою способность к мифологизации до сюрреалистической пластичности.<...> О «Прощании с архивариусом» приходиться уже говорить, вспоминая о мастерстве и виртуозности Борхеса и Гайто Газданова. — «независимая газета» №154, 1993. Юрий Нечипоренко. Из статьи «Мифолоизация старости и страсти».
Большой выдумщик и фантазер, человек книжный, Владислав Отрошенко обладает тем редким типом творческого мышления, который делает из просто профессионального литератора — Писателя, Мастера, Художника. <...> Его вещи дают привкус карнавальности, феерии, постоянных розыгрышей, невероятных приключений. <...> Творчество Владислава Отрошенко — чрезвычайно привлекательный объект для литературоведческих, культурологических и даже психоаналитических исследований. Он — большой мистификатор и мифотворец. Но давая волю фантазии, он, наверное, и не подозревает, что помимо его воли через него начинают говорить древние, давно забытые еще пра‑пра‑... прадедами, архетипы. — «московские ведомости», №11, 1991. Олег Файнштейн. Из статьи «Мастера прозы ХХI века».